Можно, конечно, за ученого агронома Пашку Нулевого послать, и сойдет: с виду умный, авторучку в кармане носит, расческу купил – можно и очки надеть. Опять же слова в простоте не скажет: на любой вопрос – три часа политграмоты, кого хочешь утомит и замучит, а толку не добиться. И поделом бы ему, варнаку, съездить отчитаться за свои рапорты, да боязно – как бы колхоз не подвел, не опозорил. Отрыгнется потом не раз: обойдут проштрафившихся и машинами, и ссудами, и фондами – нахлебаешься. Нет, надо что-то придумывать. Выбрались правленцы на бывшую поскотину посмотреть, что у них на конец лета из кукурузных зерен произросло, да и запечалились: произросла на вскрытой целине лебеда, да чернобыльник, да вредная трава ванчик, да васильки, да осока с овсюгом, да еще... Чего там еще не оказалось – и все это росло и переплеталось между собой. Не оказалось одной только кукурузы.
– Трын-трава, – огорчился счетовод Чулков, – а вот у Ирины Новосельцевой вымахала выше моего роста, и даже початки имеются...
– Вот и пошлем на выставку Ирину с ее кукурузой, вместо ударницы. А Пашку отрядим вместо агронома – для поддержки, – хохотнула Соня Михайлова. Так просто сказала, из озорства, не подумав. Но неожиданно попала в самое яблочко.
– Дело предлагает Михайлова, – вдруг поддержал ее Яков Иванович. – Так и надо сделать.
На этом и порешили. И сегодня Ирина в новом плюшевом жакете бережно обнимает специально упакованный в мешковину пышный выставочный кукурузный сноп с собственного огорода. Ей завидуют: повезло за счет колхоза в город прокатиться. Вроде бы и не по заслугам, не на колхозном поле работала, а в свое удовольствие на личном участке.
Павел Игнатьевич Нулевой, при пиджаке и галстуке по такому важному случаю, подобные разговоры решительно не одобряет: никаких личных огородов ни у кого из колхозников нет и быть не должно, поскольку вся земля колхозная и приусадебные участки даются членам колхозного двора в пользование. А значит, Иринин огород – вовсе не ее, как и кукурузное зерно, которое было выделено ей правлением для политически важного эксперимента. И то, что эксперимент удался, заслуга прежде всего партбюро, правления и его, Пашки, в первую очередь, поскольку он Ирине благоприятствовал и на колхозные работы не отвлекал. А значит, полагается ему за это премия...
– Звезда тебе полагается, Павел Игнатьевич, героя социалистического блуда, – это Колонтаец решил подзадорить заносчивого колхозничка. – Потому что не работник ты, а великий блудник на этой ниве.
– Сам ты блудник! – возмутился Пашка. – Исполнительный лист получил, а теперь уезжаешь – от алиментов бежишь. И Микеша возле тебя такой же бродяга и бабник. Не умеете вы жить, как людям полагается, семьей, с детьми, женами, родней, а бежите по свету как волки-одиночки...
– Семьей, говоришь? – усмехнулся Колонтаец. – А что семья по-твоему, как не волчья стая? Ты когда-нибудь в примаках жил, с тестем и тещей? Не пробовал? А попробовал бы – узнал, от чего волки воют. Хотите, я спою вам? – это Колонтаец адресовал конечно же не Пашке, а молодым, собравшимся вокруг его гитары. Колонтаец поправил на лбу чуб, провел ладонью по струнам и запел, делая вид, что текст песни ему неинтересен: