– Правильно, паря, – согласился Кыкин и, сравнив длину следа со своей стопой, добавил: – Высокий и тяжелый варнак ходил. Наверное, с ношей шел.
Возле священной ели Кыкин остановился во второй раз и, узнав красную нитку на ветке, спросил:
– Однако это вы здесь вчера ходили? Зачем зря духов тревожили, почему хорошую жертву не дали?
Мальчишки залепетали в ответ, но Кыкин их слушать не стал, а только головой покачал:
– Худо наделали.
А на старом кладбище хант и вовсе осерчал: две плахи с крайней могилы оказались сорванными, и совсем недавно, – царапины на гвоздях потускнеть не успели.
– Это не мы, дедушка! – поспешили оправдаться ребята. – У нас при себе топора не было!
Кыкин и сам знал, что не они, но, прилаживая доски на место, долго бурчал по-хантыйски – наверное, ругался, а может, молился своим богам.
Из-за плеча Кыкина можно было заглянуть внутрь гробницы – ничего там особенного не оказалось, кроме сломанных лыж, сопревших пимов да обрывков сетей поверх старой нарты. Такое-то богатство незачем и заколачивать – никто не позарится.
– Скорей уходить надо, – объявил по окончании работы старик. – Духи теперь шибко сердитые стали, беда. Домой айда.
– Старики ханты говорят, что у каждого живого на земле есть двойник – его тень. И если человек умрет, то тень остается бродить по земле и вредить людям, как может, – прошептал Андрею на ухо Толя. – Кто знает – может, и правда.
– Жаль, не подвернулся мне этот двойник, – усмехнулся Андрей. – Влепил бы я ему из двух стволов, чтоб по ночам не маячил и чужих лодок не крал. Намаемся на обратной дороге: черт бы не ходил по этим буеракам, то завал, то болото.
– Одно слово – тайга, – устало подтвердил Толян.
Долго брели кромкой обрыва, спотыкаясь о корни и валежины. Частые распадки прорезали обрыв до реки и вынуждали спускаться до подножия яра, а потом снова подниматься на кручу. Временами путь преграждал плотный, как частокол, подлесок, и его приходилось обходить далеко, петляя. Все молчали. Только ронжа-кедровка неотступно по пятам преследовала и надтреснуто оповещала лес о непрошеных чужаках, да изредка вырывались из-под ног рябчики, нервируя Моряка. Усталость наполняла тело, ружье терло плечо. Кыкин насупился и уже не пел дорожных песен. Один Моряк чувствовал себя распрекрасно – надолго убегал в чащу, кого-то там гонял, оглашая лаем тайгу, и, возвращаясь, недоуменно заглядывал в глаза: что же вы!
На болотине отвыкший на рыбалке от долгой ходьбы Кыкин вдруг оступился и растянулся между кочек, обдав спутников грязными брызгами. Протянутую Андреем руку не принял и заругался, отряхиваясь:
– Анкен туес! Нигде остяку нет удачи – хоть совсем пропадай. Городские таежнику житья не дают. В реке – керосин, в сограх пожары, кедровники – рубят, снасти – моторами рвут. И все воруют, даже до родовых могил добрались. Однако маленько учить икспидицию надо, как в тайге жить...
– Иван-ике, а я причем? – обиделся Андрей.
– Причем и все чужаки, – отрубил Кыкин. – Ты в тайгу летом пошел, а зачем собаку взял? Чтобы птенцов давить, норки раскапывать, молодняк гонять? А ружьем зачем баловал, наугад стрелял, шайтана дразнил? И к старым могилам ходил – духов растревожил. Худой ты парень, не любит тебя тайга, не ходи в нее больше совсем – иначе беда. Первый раз пошел – облас хромой медведь сломал, самого чуть не задрал. Другой раз пошел – другой облас шайтан угнал. Если еще пойдешь – можешь и не вернуться. Дома сиди, с русскими. А по остяцкой тропе не ступай – нет тебе на ней удачи, не промысловый ты. И учить тебя – не научить, поздно. Коли ты в городе не пригодился, то в тайге тебе и подавно места нет. Живи, паря, в поселке.
Андрей хотел было оскорбиться, но Толян одернул приятеля: «Не связывайся».
Под полуденным солнцем рубаха липнет к потным лопаткам, надоеда-ронжа долбит по мозгам своей трескотней. Жара изнуряет. Даже Моряк высунул язык и перестал реагировать на взрывающих тишину почти под самым его носом рябчиков. Андрей уже с неохотой нес свою двустволку и размышлял о преимуществах легкой одностволки и о том, что парит, очевидно, к грозе, и если она разразится, то укрытия не найти, а потому лучше шагать и шагать.
Минуя очередной распадок, вышли к реке, чтобы попить и освежиться. От реки веяло свежестью и прохладой. Над безмятежной водой далеко за островами на Оби чадил трубой пароход, а на другом берегу сквозь голубую дымку зеленели бархатные луга.