– Искупаемся? – предложил другу Толян, глядя при этом на Кыкина.
– Купайтесь маленько, – разрешил тот. – Все равно чай варить надо.
Что-что, а плавать Андрей умел превосходно. Раскидав по песку одежду, он умело погрузился в желтую воду и поплыл кролем, шумно выдыхая воду. Сзади отчаянно молотил воду Толян. Вскоре, убедившись, что догнать Андрея не удастся, Толян сделал вид, что этого никогда и не хотел, перевернулся на спину и, отдыхая, оглядел с воды берег. Желтый, как российский сыр, в отверстиях стрижиных нор, обрыв возвышался над узким пляжем у подножия, где среди упавших с кручи деревьев хлопотал над чайником Кыкин. А чуть поодаль от него вверх по Неге из-за нагромождения коряг чернела корма знакомой моторки.
– Батурина лодка! – заорал во всю глотку Толян. – Иван, гляди, за мысом Батурина моторка стоит!
Кыкин, осмотрев лодку, не обрадовался, в отличие от мальчишек.
– Худо дело, – объяснил он ребятам. – Куда-то девался Степка, неладно с ним – однако пропал.
И верно: не бросают так на берегу лодок без привязи. Похоже, что ее прибило к коряге течением еще дней семь назад, когда вода только-только падать начала. А теперь лодка уже до половины обсохла на песке и следов вокруг нет. Семь дней назад берег мокрый был – следы бы глубокие остались. И приставать леснику здесь незачем: прямо над головой крутояр – медведь не выскочит. А сверху по кромке такая чащоба, что и не подступишься. Потому и прошли они верхом мимо, не заметив лодки, – такое здесь место, что только с воды ее и видать, как спрятанная.
Можно бы так подумать, да не прятал ее Степан: ружье и патроны в лодке открыто лежат, ствол порыжел от влаги – охотник так никогда не бросит. А лесник – первейший охотник и ружью своему хозяин. И рыба у него была наловлена – от нее одни косточки чайки да сороки оставили. Костей много, значит, улов был хороший. А рыбу ловят не для того, чтобы потом на берегу в лодке на солнце квасить – значит, беда случилась и искать лесника надо. А где искать? Река велика. И если она упокоила Степана, то не скоро даст назад.
– А может, это Батурин ночью наш облас взял? – предположил Андрей. – Потерял свою лодку и уплыл на нашей.
– Никогда! – возмутился Толян. – Батурин свой, деревенский, и кыкинский облас как облупленный знает – зачем ему его красть. Он бы к нашему костру вышел, узнал, что за люди, зачем в лесу ночуем, почему с ружьем. Нет, не он это был.
– У Батурина бродни резиновые, на подошве елочка. А на тропе мы след видели от кирзового сапога – на подошве пупочки, – поддержал Толяна Иван. – Однако плыть надо на лодке, не придет Степка, как ни жди.
На веслах моторка шла плохо: тормозил гребной винт. Андрею быстро надоели упражнения с гребями, и, отложив тяжелую гребь, он взболтнул канистру: бензин был. Ключи обнаружились на месте, и вывернуть свечу не составило труда. Электрод свечи оказался мокрым – значит, мотор заглох от перегрузки или отказало зажигание. Свечу продуть, цилиндр очистить – вспомнились занятия по машиноведению. Андрей топнул десяток раз по пусковой педали, протер и ввернул свечу и лишь тогда открыл краник бензобака. Ну, Господи, благослови! Что есть силы – на педаль! Раз, другой, третий! Пошел! Мотор чихнул, как Карым от понюшки табаку, отрыгнул клуб сизого дыма и вдруг заголосил что есть мочи на всю реку: пух, пух, пух, пух... Одно слово – крикун. Кыкин на руле оживился и одобрил:
– Однако, паря, в городе вас делу учат.
Вода у бортов зажурчала ласково, как кошка на коленях.
Глава четвертая. На липовой ноге
Известие о ночном происшествии на Половинке и прочем с ним связанном переполошило поселок. Курьез с уполномоченным уже подзабылся и набил оскомину, кинопередвижка где-то застряла, иных событий в поселке не случалось, и местные любители посудачить о том о сем начинали испытывать дискомфорт и внутреннее жжение, подобно тому, какое ощущает заядлый курильщик, насильно отлученный от курева.
Весть о явлении в ночи лешака и одновременной пропаже лесника Батурина упала на благоприятную почву: поселковые кумушки засновали между огородами, торопясь донести до общества свое самое компетентное мнение. Кыкина осаждали целыми делегациями. Старик терпеливо рассказывал раз, другой, третий. Его перебивали, засыпали наводящими вопросами, способными кого угодно сбить с толку, уточняли детали, поправляли и не соглашались, ожидая жуткого повествования о том, как красноглазый лешак терзает в чаще разнесчастного Степана, пока Кыкин не плюнул, не обругал всех партизанами и не затворился в избушке у старика Проломкина. Там два охотника долго шептались по-остяцки и пили чай. Потом Проломкин запер дверь, завесил окно тряпицей и достал со дна древнего сундучка остроголового деревянного божка. Утвердив божка на крышке сундука, старик его долго о чем-то молил, убеждал, уговаривал, даже на крик сорвался и пригрозил болванчику шилом, но под конец угомонился и, в знак примирения, вымазал физиономию идолу маргарином. Потом остяки снова напились чаю с хлебом и тем же маргарином, погрузили в крохотный обласок Проломкина два страшных капкана да и отплыли в неизвестном направлении, вызвав у неудовлетворенной общественности сильное негодование.