Зато повезло Карыму Аппасовичу: он приобрел обширнейшую аудиторию. Неудовлетворенное любопытство сродни болезни: и мучит, и томит. Хорошо, что по дороге в лавку можно возле Карыма облегчить душу. А он и рад соврать и прихвастнуть, даже просто так, из любви к искусству. О походе за мхом на Половинку Карым врал не то чтобы мастерски, а с упоением и вдохновенно. От пересказа к пересказу в его речах появилось множество дополнительных деталей, о которых не подозревал даже Андрей, и абсолютная уверенность очевидца. Карым не упустил и проделок Моряка, и поимки огромной щуки, и выстрелов по ночному пришельцу. Его рассказам посмеивались, удивлялись и с замиранием сердца впитывали ужасную правду о том, как две пули шестнадцатого калибра сплющились от удара о грудь красноглазого шайтана и с медным звоном отлетели как горох от стены. Из туманных намеков выходило, что лесник и леший давние приятели, если не одно и то же. И вообще – леший не леший, а оборотень из раскрытой остяцкой могилы: сегодня он лесник, завтра медведь, а по ночам леший. При этом рассказчик ссылался на Еремеевну, которой во сне белый волк являлся. А это, уж известно, неспроста. Вам белый волк снился? Не снился. И никому не снится. А вот Еремеевне, которая слывет бабой непростой, а в некотором роде даже вещей, белый волк приснился, и как раз в ту самую ночь, когда леший на Половинке маячил. Бабы ахали и, забывая про покупки, разбегались по домам, чтобы загнать под крышу ребятишек, привыкших шастать подле леса до ночи.
Ну бабы – это бабы. Мало ли во что они уверуют, недаром отмечено: волос долгий – ум короткий. Однако на этот раз и бывалые мужики-охотники засовещались: по всему выходило, что со Степаном неладно. Прождали день, другой – нет ни лесника, ни обласа. Вспомнили про Алешку Няшина, который лет десять как в тайге пропал. Втроем промышляли они в родовом угодье. Два брата ушли поутру ловушки смотреть, а у Алешки в зимовье работа была. Вечером братья с добычей вернулись, смотрят: огонь в печи горит, на ней чайник еще не весь выкипел, а Алешки нет нигде. Кинулись искать: стреляли, звали, огонь палили, собак по следу пускали – все без толку. И следа не сыскалось. Еще про Илью Некрысова вспомнили: как нарвался он зимой на шатуна, да ружьишко дрянное шомпольное подвело. Выстрелил – да не наповал. Медведь сгреб охотника да когтями всю кожу с головы от затылка до подбородка и спустил. Потом бросил Илью и сам подыхать пошел. Так их потом и нашли окоченевших, одного подле другого. Может, и Степка на шатуна наскочил, того, что на островах доярок пугал, – оттуда до Половинки рукой подать. Известно: медведю избу стеречь не надо, куда захотел, туда и подался. Сегодня у мальчишек облас раздавил, завтра у доярок молоко выпил, а на закуску Степана сграбастал. И пропажу Иванова обласа медведю мужики приписали: обозлился зверь против лодок. Стреляли-то в него с катера – он и запомнил. С тех пор всякий раз возле лодок крутится. Ночью на Половинке его костром, лаем да пальбой отпугнули, он к реке свернул да облас и спихнул от злости, а может, и сам в нем уплыл, как медведи на бревне плавают. Так между собой порассудили таежнички на магазинной завалинке. А что Тольчишка Белов про след от сапога твердит, так это оттого, что молод еще и зелен, ни на одной зимовке не бывал и не дорос еще с охотниками спорить. Если и был след – то только Степанов, и медведь его скараулил. А спорить со стариками не надо: с магазинного крыльца вообще виднее.
Однако разговоры разговорами, а искать лесника собрались, и за Андреем пришли: заводи Степанову моторку, раз умеешь, да показывай, где и как. День и проболтались по Неге. Облазили все берега, осмотрели тайгу вокруг ночевки, стреляли, кричали, затоптали все следы и никого и ничего не нашли.
По возвращении Пашка-сельсоветчик отбил телеграмму в районную милицию: «Исполнении служебных обязанностей пропал бесследно лесник Батурин. Предполагаю теракт. Депутат сельсовета Нулевой».