Воспрял Емеля, в бесстыжих глазах надежда вспыхнула, усмехнулся он криво и врет: «А вот он, ваше благородие, главный пособник комиссарский перед вами и стоит, хворым прикидывается». «Хозяин?» – не поверил офицер. «Он самый, ваше благородие. С него и таких, как он, все беды и начинались: накануне войны отпустил он из-под конвоя беглого политического, из террористов. Его потом вся жандармерия и казаки искали, да он как в воду канул. А был случай – вон того, что под порогом лежит, выручил. Когда у Осипа коня убили, он его из самой гущи германцев выхватил и вывез».
«Чем оправдаешь, казак, измену свою перед отечеством?» – допрашивают Ивана. «Какая же это измена, господин офицер, если казак своего земляка у противника отбил? – не согласился Иван с Емелиным наветом. – И политического я не отпускал: лодку волной перевернуло – я и сам едва выплыл. А арестанта, должно быть, на дно кандалами утянуло». «Выходит, что утопил ты беглого каторжанина?» – заинтересовался офицер. «Вроде бы так получается», – пожал плечами Иван. «И не жалеешь?» – «А чо его жалеть – одним большаком больше, одним меньше...» – продолжал выкручиваться Иван. «Это верно, жалеть краснозадых нечего», – весело согласился офицер.
«Не верьте ему, ваше благородие, – испугался за себя Емеля. – Вся станица знает, что на деньги политического Иван этот дом возвел...» «А вот мы сейчас проверим, кто из вас больше брешет, – усмехнулся ротмистр. – Клейменов, иордань готова?» «Так точно, готова!» – выпучил пьяные глаза казак. «Ну так ведите всех троих к святой купели – поможем богоотступникам от грехов очиститься».
Марья, как эту речь услышала, выскочила с иконой из боковушки и стала на пороге: «Остановитесь, заклинаю вас святым Николою!» Бабу с раздражением швырнули на пол и, перешагивая через нее как через колоду, поволокли жертвы к Иртышу.
Под вечер, как обычно, подмораживало, и под босыми ногами Емели и Осипа снег сахарно похрустывал. Тонкое стеклышко ледка на обширной проруби от пробы его штыком побежало трещинами и покрылось темной пахучей водой. «Загар начинается – рыба должна к проруби идти. Попробовать бы ее сачком почерпать», – подумалось некстати Ивану.
«Держи, казак, – протянул ему винтовку ротмистр. – Докажи, что не согрешил перед Богом: помоги христопродавцам в святой купели очиститься. Заодно посмотрим, что и ты за гусь».
Глянул Иван на Осипа и Емелю, стоящих на краю ледяной могилы и попятился: «Оборони, Господи! Не могу я такой грех на душу взять – своими руками однополчанина под лед столкнуть. С Осипом побратимы мы: я ему жизнь спас...»
«Тебе о своей впору задуматься, а его жизнь штыка короче. Окуни нехристя в святую купель, спаси ему на этот раз еще и душу – дважды зачтется перед Богом и атаманом. – Ротмистр вошел в пьяный раж и заерничал перед обреченными. Выкрутив крест из оцепеневших рук трясущегося попика, он шагнул на край проруби и сунул крест к губам Осипа: – Прими причастие, красно...» Не успел договорить окаянный: угрюмый бородач Осип перехватил нечестивую руку и, приподняв тщедушного в железном объятии, сделал назад свой последний шаг. Мелькнули щегольские сапоги, сабельные ножны, и холодом брызнула и зазвенела ледышками прорубь.
Растерявшиеся стражники, толкая один другого, кинулись было к проруби, еще на что-то надеясь. Но в ней лишь колыхались осколки льда и плавала офицерская шапка. Ее зацепили штыком и тряхнули. Серая мерлушка уже потеряла тепло, на ней застывали капли и жутко блестела жестяная эмблема карателей – мертвая голова. Мертвая.
За суетой вокруг проруби стражники упустили из вида другого приговоренного – Емелю, а когда спохватились – его белая рубаха и подштанники мелькали далеко по реке. Сгоряча защелкали из винтовки навскидку, почти не целясь и с колена, стараясь разглядеть цель в сумраке и поземке. И, поняв, что не попасть, бросились вдогонку, на ходу снимая тяжелые полушубки.
В пылу погони про Ивана забыли, и он, вслед за подобравшим рясу батюшкой Адамом, побежал от страшного места. «Не отставай, схоронимся в храме», – проверещал на бегу запыхавшийся попик.