Урядник Евсей Клейменов по ранению отстал от казачьего войска, уходившего за Анненковым в Китай, тайком вернулся в родные края, объявился атаманом и сколотил из подобных себе небольшой отряд, с которым совершал налеты на сельсоветы и хлебные обозы, оставляя после себя головни и трупы. «С нами смерть и атаман Клейменов!» – бахвалились его соратники.
«Белобандитам и их пособникам – высшую меру социальной защиты!» – объявили в ответ комиссары и создали особые тройки и трибуналы. Не имея сноровки изловить Клейменова, комиссары взялись за неповоротливых мужиков, не слишком разбирая правых и виноватых. Главное было подавить сопротивление, пресечь мятеж любой ценой, вплоть до уничтожения целых деревень, присоединившихся к бандитам и оказавших сопротивление продотрядчикам.
«Не хотите отдать хлеб – отдадите жизни. Не хотите сдавать мясо – лишитесь дома. За каждого убитого красноармейца – расстреливать десять крестьян, за организованное сопротивление – расстреливать деревни из орудий и пулеметов, чтобы не допустить порчи мостов и дорог – брать заложников из лучших крестьян и расстреливать их беспощадно в случае диверсий...»
Власть, объявившая себя народной, жалеть этот самый народ не собиралась.
Заложников брали врасплох. Темной ночью под окнами Марьи Разбойниковой захрустел снег и вздрогнули от стука стекла: «Открывайте, милиция!» Не отряхнув снега с валенок, оставляя мокрые следы, затопали по горницам, заглядывая во все углы и в запечье: «Где хозяин?» «Где ему быть? – возмутилась хозяйка. – По трудповинности лес валит». «Будто бы? – засомневались пришельцы. – А Казаков на ваш дом указал. Значит, ошибся с похмелья. Повезло твоему мужику, хозяйка: нам до десятка как раз одного и не хватает». И, не задерживаясь более, ушли в ночь, не потрудившись затворить за собой двери. В распахнутый проем летели снежинки, и слышно было, как ломятся в соседний дом чекисты.
Поутру всех арестованных за ночь вывели на береговой обрыв и, после зачтения короткого приговора, именем республики, расстреляли.
«Промахнулся я, – после принародно сокрушался Емеля. – Не надо было Ивана в лес отправлять. Ну ничего – придет и его черед, не увернется. И до Клейменова доберемся – узнает, как мосты сжигать».
Однако снова просчитался Емеля. Доведенные до отчаяния реквизициями и зверствами продотрядчиков, в общем-то незлобивые сибирские мужики вдруг поднялись и восстали против насильников на огромном пространстве от омских степей до Тюмени, от Тобольска до Шадринска. Самозванный есаул и народный защитник – Евсей Клейменов вышел из лесов во главе на глазах растущего партизанского войска, а в бега подался уже комиссар Казаков. Брошенных им милиционеров и продотрядчиков после короткой перестрелки казаки повязали и вывели на тот самый иртышский обрыв, где те недавно казнили заложников.
«Не убивайте! – взмолились не успевшие справить сороковины вдовы и матери. – Отдайте нам!» «А чо! – пожал плечами в погонах Клейменов. – Берите, коли охота».
Взвыли ослепшие от слез и горя женщины, накинулись на бесовское отродье, ужаснув своим исступлением и жестокостью самого Клейменова. А когда опомнились и пришли в себя черные вдовы, то зарыдали еще несчастнее и кинулись скорее от этого злосчастного места. Добивать никого не пришлось.
Восстание подавляли силами регулярной армии. Улизнувший от возмездия Емеля привел отряд красноармейцев на конях и с пушкой. Из опасения засады или специально для острастки, отряд остановился на бугре напротив того же обрыва, чтобы с высоты гвоздить из орудия по селу. Один из снарядов попал в колокольню, но, волей Божией, не разорвался, а только сотряс купол, отчего раскачался большой колокол и забухал набатно: бам, бам, бам!
Другой снаряд разорвался на школьном подворье и убил сторожиху Настю. Третий – поджег чью-то усадьбу. Четвертый...
Когда давно оставленное клейменовцами и совершенно беззащитное село заполыхало во многих местах, из проулка между избами, навстречу выстрелам и опасности, выступила под белым флагом процессия седоволосых во главе с батюшкой Адамом.
«Помилосердствуйте детей ради, товарищи-граждане! – упали на колени перед красным отрядом старики. – Полностью сдаемся».