Отныне и навсегда свободные трудящиеся, отказавшись от мрачного креста при жизни, не примут его и после смерти. И на братских могилах по всей стране вместо угрюмых шести- и восьмиконечных чудовищ воссияют пятиконечные красные и золотые звезды.
А потому прибежище мракобесия и белогвардейщины – храм Николы-угодника, носящего имя последнего царя, с сего числа следует закрыть, ценности конфисковать в доход государства, крест с купола снять, а на его место водрузить звезду. Само же здание использовать на общие нужды, какие объявятся.
Скованную из железных полос пятиконечную звезду горластые комсомолисты с трудом укрепили на место креста, отчего купол как бы потух. Ржавое коричневое железо звезды издалека напоминало решетку, вызывало горечь во рту и желание сплюнуть. Что и делал отец Адам, проходя мимо. За это его, чтобы не слонялся без дела и не смущал несчастным видом сельчан, с семейством и малым багажом отправили на Север, обживать пустынные территории и исправляться.
Между тем в далекой от сибирской глуши метрополии все не успокаивалось гражданское несогласие и шла борьба теперь уже за личную власть. По всей стране разоблачались террористы, шли аресты троцкистов и агентов международного капитала, срывались маски с наймитов иностранных разведок, проникших в государственный и буквально пронизавших партийный аппарат под видом старых большевиков-ленинцев. Бдительное ОГПУ не дремало.
Однажды юный пионер Петька Разбойников, готовясь к политинформации по текущему моменту, просматривая в свежей «Правде» статью, клеймившую позором правых уклонистов в Вооруженных Силах, вздрогнул от знакомой фамилии. Незаметно сунув газету под рубаху, парнишка прошмыгнул мимо занятой тетрадями учительницы, чтобы показать номер отцу.
Иван не торопясь, обстоятельно изучил газету, посмотрел на дату, поинтересовался, кто еще ее видел и читал, и, узнав, что еще никто, полез на полати, где под кучей полушубков сохранялось от постороннего глаза заветное ружье. Серебряная пластинка блеснула на темном прикладе. От резкого движения керосиновое пламя колыхнулось и, отраженное серебром, запрыгало зайчиками на стенах. Иван зашевелил губами, повторяя отгравированный текст: «...помощник наркомвоенмора Лев Падунский». Сомневаться не приходилось: именно на него напустились язвительные газетчики, приписывая и оппортунизм, и троцкизм, намекали на неясные пятна в биографии, в особенности чудесное освобождение из сибирской ссылки, в котором, по слухам, охранка сыграла не последнюю роль. Газета требовала проверить преступные связи высокопоставленного военного и навсегда изгнать его из Рабоче-крестьянской Красной Армии, не дожидаясь результатов проверки, какими бы они ни были.
«Будьте вы навеки прокляты! – не удержался Иван, комкая газетный лист. – Мало им крестьянской крови, теперь друг друга жрать принялись. Но когда лес рубят, щепки порой такие отлетают, что насмерть зашибить могут. Дай-ка мне, сынок, ножик». И, отвернув от приклада пластинку, расплющил ее молотком на пороге. Блесна получилась всем Петькиным сверстникам на зависть. Зубастые хищницы жадно хватались за серебро и попадали на крючок. Кто гонится за блеском – рискует заглотить наживку.
Иван ни за блеском, ни за наживкой никогда не гнался, но острый крючок под собой постоянно чувствовал. И заводил под него этот крюк давний недруг Емеля Казаков. Однако Бог шельму метит: по весне утонул Емеля в том самом омуте, где нашел могилу его соратник Осип Караульных. Было это так.
На Вербное воскресенье вдруг уважил Емеля земляков: разрешил помолиться в закрытой им же церкви. Пообещал, что будет и батюшка. С утра собрались в церквушке верующие, все больше бабы. Разоделись получше, украшения нацепили: серьги, кольца обручальные, крестики – праздник ведь. Только обманул Емеля – вместо батюшки явились в дверях люди в кожанках и с наганами: «Жертвуйте, граждане верующие, в фонд обороны республики. Сдадите золото – получите волю. Не согласны – сидите в холоде хотя и до второго пришествия».
А Емеля уже и банку приготовил: «Кладите ваши кольца и крестики». Так и обобрали комиссары всех баб дочиста. Ссыпали добычу в мешок, запечатали сургучом, вскочили в сани и – поминай как звали. Куда с ними Емеля ездил – никто не ведает. Однако возвращался он пешком с другого берега и при переходе через Иртыш на глазах у всех угодил в промоину. Не может вылезти, лед под ним крошится. «Помогите, – кричит, – люди добрые! Не попомните зла, Христом-Богом прошу!» «Счас!» – отвечают с берега, с интересом глядя, как он в ледяной каше барахтается. А сами стоят как прикованные и между собой удивляются, как он это про Бога вспомнил. А Емеля между тем из сил выбивается – не может на льдину выползти: «Подайте что-нибудь, озолочу, граждане!» «Не хорошо, Емелюшка, казенное золото разбазаривать, – укорил его старичок седенький. – Оно государству надобно, и ты нас на худое дело не сбивай. Мы сами казенного не возьмем и тебе не позволим».