Адашев, начальник Неганской экспедиции, о местонахождении Брянцева ничего вразумительного сказать не мог, а только показал телеграмму из Вартовска от Брянцева с просьбой предоставить ему отпуск с последующим увольнением после сдачи больничного листка. Ясно, что Брянцев уехал. И куда, никто пояснить не брался, даже ближайший друг Маримана Лосятник. Пришлось надежду допросить Маримана на время оставить: не подавать же на всесоюзный розыск исключительно ради того, чтобы допросить его в качестве свидетеля. Непременно возникнет вопрос: как так случилось, что подозреваемый свободно выехал (а возможно, и вывез с собой краденые ценности и оружие), и почему это капитан Ермаков так простодушно прошляпил? И ответить нечего – разгильдяйство и все. С вытекающими отсюда оргвыводами.
В розыск на Брянцева подавать не стоило: уж больно малую роль ему отводил Ермаков. Главное, в чем Маримана можно было подозревать, – это в краже винтовки у Клавдия Новосельцева, и то на единственном шатком основании, что в ту ночь, когда в доме у Новосельцевых никого не было, Маримана угораздило переночевать поблизости – в Марьиной баньке. Самое большее, на что он еще мог быть способен, так это транспортировка и передача краденого другим членам шайки. И даже если он сам не был участником и соучастником, то мог быть полезен следствию хотя бы как свидетель, а потому исчезновение Маримана Ермакова огорчало. Обрывались ниточки, которые, как от центра паутины, тянулись, по разумению Ермакова, от Маримана к его криминальным приятелям: Пипкину, Лосятнику и Андрею. И тот, и другой, и третий могли иметь отношение к пропаже винтовки, и не только ее.
Наибольший интерес для следствия представлял Лосятник, который при любом раскладе версий неизменно оказывался поблизости от эпицентра паутины. Недалеко от него на схеме, нарисованной Ермаковым, находились и Андрей со своим вдохновителем и наставником Пипкиным. Причем мальчишку можно было подозревать сразу в двух преступлениях – краже винтовки и неосторожном убийстве лесника. Его вероятному пахану и консультанту Пипкину Ермаков отводил роль попроще, но тоже по двум статьям уголовного кодекса: укрывательство краденого и незаконное хранение оружия. Хуже всего, что объективно предъявить Пипкину было нечего, кроме домыслов и догадок. Но именно эта явная непричастность ни к чему Пипкина и настораживала капитана: по его мнению, абсолютно непричастных не бывает и быть не может. И в том, что винтовка находится на хранении у Пипкина, если не у Лосятника, капитан не сомневался.
После допроса Андрея уверенность в сопричастности к преступлению Пипкина у капитана укрепилась, и он решил допросить сначала его, а Лосятника и прочих оставить напоследок.
Как паук в засаде сидел капитан в темном экспедиционном бараке, наживал гастрит после невкусного командировочного обеда, тщетно ожидал Пипкина и ткал на бумаге схему-паутину, в которую обязательно должны были залететь и запутаться таежные злоумышленники. Однако время уходило, а Пипкин все никак не желал являться. Вызванный к расспросу Тягунов доложил, что поручение исполнил в точности и Пипкину все передал как надо, но тот, подлец, после бани, вероятно, напился и спит себе в предбаннике, наплевав на вызов Ермакова и на всю милицию Союза ССР.
Даже ежу понятно, что после такого Мишкиного сообщения психанул Ермаков, завелся и, решив не тратя времени проучить наглеца и пьянчугу, отправился с визитом к Пипкину, а заодно и к Марье Ивановне – к ней рано или поздно все равно следовало идти, чтобы взять ружье, из которого ее внук сделал роковой ночной выстрел на Половинке.