Ермаков снял перекладину с рогулек, лег на вмятину в куче мха и прицелился палкой, как ружьем, в сторону озера, засекая ориентиры, ограничивающие сектор поиска. Затем обозначил границу сектора вешками и начал искать во мху, передвигаясь «челноком», как ищет перепела во ржи хорошая легавая. Чутье и расчет не обманули сыщика: сначала отыскался один опаленный бумажный пыж, а неподалеку от него и второй, тоже слегка подгорелый, но достаточно хорошо сохранившийся, чтобы его расправить и определить, что лист вырван из «Истории ВКП(б)». «Что и требовалось доказать», – удовлетворенно потер руки капитан, отправив оба пыжа на дно полевой сумки.
По милицейской науке трассологии Ермаков знал, что следовало поискать и другие следы от выстрела: те, что оставлены непосредственно снарядом – пулей или дробью. Это дело оказалось уже попроще. Отметив места падения пыжей вешками, Ермаков возвратился на кучу мха и, прицелившись той же палкой, мысленно провел две прямых через места падения пыжей в сторону тропинки над озером. Одна прямая уперлась прямо в кривобокую сосну, а другая показала на пустое место – прогалину вдоль берега. Осмотр кривобокой сосны дал Ермакову непредвиденный результат: стреляли дробью-нулевкой. Несколько дробин застряли в коре и ветках, штук семь веточек помельче оказались надломлены дробинами и свисали на жилках коры. Версия почти расстраивалась: за сорок пять шагов дробью, даже нулевкой, человека в одежде не застрелить. Конечно, не исключалась возможность, что второй, роковой для Батурина патрон оказался заряжен пулей. Но доказательств этому пока нет: в патронташе Андрея, изъятом вчера, оказалось всего две стреляных гильзы и ни одного снаряженного пулей патрона.
Так Ермаков размышлял, когда рисовал схему и оформлял протокол осмотра места происшествия. Размышления его прервал бородатый геолог Адашев, который, как кот, мягко ступая по мху, подкрался и предложил следопыту и представителю закона пройти по тропе предков к городу мертвых, заметив, что Ермаков на этой тропе уже стоит обеими ногами и отступать несолидно. Отступать с этой тропы, что качалась под ногами вдоль кромки темного омута, оказалось не то чтобы несолидно, а просто некуда: с одной стороны бездна, с другой – моховые кочки, по которым не ходьба, а одно мучение. Если действительно шел по ней ночью Батурин или кто другой и в него попала случайная пуля, то убитый или даже раненый неминуемо должен был упасть в пучину черного омута, в ледяную глубину торфяного озера, в которой будет сохраняться, пока не раздуется и не всплывет. Но может и не всплыть никогда: торфяная вода и холод препятствуют разложению и вздутию, а болотные сапоги и рюкзак с тяжелым грузом способны удержать труп на дне долгое время. Или ветер и волны забьют труп под зыбкую кромку берега в нору-промоину и замоют-погребут его навсегда в подводной могиле. По словам стариков-хантов, подводные духи торфяных озер своих гостей и жертв наружу никогда не отдают. Если уж попался к кулю – то навсегда. И все равно, решил Ермаков, следует вернуться на это место с людьми, лодкой, баграми и якорьком-«кошкой», чтобы попытаться найти самое главное доказательство и улику – тело с пулей в нем. А Андрея придется немедленно изолировать.
Только одно в цепочке умозаключений сыщика не совпадало и настораживало: хорошо отпечатавшиеся на тропе следы, размера примерно сорок третьего, сапог кирзовых и без подковок, нестоптанных и новых, вели не из глубины тайги в сторону костра, как рассказывал Кыкин, а мимо костра к кривобокой сосне и от нее вдоль берега, нигде не прерываясь, в ту сторону, где находилось загадочное старое кладбище рода Некрысовых.
Неизвестный прошел по тропе сравнительно недавно. На всякий случай Ермаков проверил пистолет и приказал геологу во избежание неожиданностей идти сзади. Адашев не удивился, а несколько даже обиделся, прогудел невнятное в бороду, оттянул на поясе резинку энцефалитки и показал на поясе за ремнем обшарпанную рукоятку видавшей виды ракетницы.
– Прекрасно, – согласился сыщик. – В случае чего – подстрахуете. Но вперед не суйтесь – дело темное, – И, как хорошая легавая, взявшая след, после короткой стойки, повел за собой, сам ведомый, то ли дедукцией, то ли интуицией – не знаю, как правильнее сказать. В эти минуты и сам Ермаков не смог бы сказать, что с ним происходит и откуда у него, рохли, такая уверенность и решимость. С Ермаковым случилось то, что случается с мужчинами в решительную минуту: в нем проснулся охотник. Да и мужчина тоже. Мягкая подстилка скрадывала шаги. Разлапистая ель протянула к тропе свои мохнатые ветви в выгоревших на ветру и солнце тряпичных лоскутках. Красные, еще не успевшие выцвести, нитки-мулине на одной из веток подтверждали, что место посещалось сравнительно недавно.