– Полундра! Ура-а! А-а-аа!
Пропали в дымной пелене зеленые гимнастерки. Расстреляв боезапас, отошли от отбитого моста катера, и тогда моторист
Сашка Трушин откинул броневую крышку люка, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Читатель! Не ищи в нашем рассказе описания необыкновенных батальных сцен и захватывающих героических подвигов. Хотя все это было в том бою. Наш рассказ о другом.
Скоро домой! Война откатилась на север и издохла там, оставив после себя гниды невзорвавшихся мин, пустые черепа руин, наполнив венские улицы множеством военных. Среди пропыленных гимнастерок, давно потерявших свой изначально зеленый цвет, нет-нет да и мелькнет синяя матросская форменка и бескозырка в белом чехле с потемневшей надписью на ленте: «Дунайская флотилия».
Старшина второй статьи Александр Трушин, формально откомандированный для поисков запасных частей, на деле битых два часа пытался узнать у в общем-то не зловредных, но не понимающих по-русски венцев, где можно купить грампластинку с музыкой Штрауса. При упоминании имени великого соотечественника что-то смягчалось в сердцах усталых от войны австрийцев, равнодушие сменялось участием, безразличие – интересом, ледяная холодность – улыбкой. «Господин русский матрос знает нашего великого земляка? К памятнику можно пройти...» – и как могли объясняли этому непонятливому, но симпатичному русскому дорогу к маэстро Штраусу, а затем, оглянувшись, удивлялись, что матрос повернул совсем в другую сторону.
Ну а как ему было не свернуть, если в той стороне, приглушенная городским камнем, пробивалась, набирала силу и постепенно крепла, заполняя пространство и заставляя вздрогнуть и ускорить шаг прохожих, донельзя родная и любимая мелодия, поддержанная десятком прокуренных и охрипших солдатских глоток:
В окружении десятка танкистов, удобно устроившись на броне и любовно склонившись к сверкающему перламутром трофейному, явно недавно освоенному, аккордеону, закрыв от удовольствия глаза и не замечая ничего вокруг, растягивал меха рыжий и конопатый солдатик, от одного взгляда на сияющее лицо и курносый нос которого Александру сразу подумалось: «А ведь мы уже где-то встречались».
Захлебнулся на последней ноте аккордеон, и в наступившей тишине стало слышно, как щелкают кремни зажигалок, высекая пламя на крупный самосад козьих ножек.
– Сибиряки однако? – не удержался моряк. – Откуда?
– Однако угадал, – в тон ему ответил усатый танкист. – Есть из Омска, есть из Тюмени, есть и уральцы...
Весело рявкнули меха аккордеона, и рыжеголовый гармонист, приплясывая на броне, начал:
И вдруг, посерьезнев и задумавшись, выдавил из мехов вальс тягучий и старинный:
«На сопках Маньчжурии», – прояснило в голове Александра, – да это же тот самый баянист, с «Усиевича», который Валину пластинку разбил!» И неожиданно для себя схватил его в охапку:
– Земляк, варначище! Живой, леший! Помнишь «Усиевича»? Пластинку Штрауса помнишь?
– Помню, помню, дружище, – прикрывая руками аккордеон, но не вырываясь из объятий, отвечал рыжий. Глаза его неожиданно заблестели: – Здесь он, твой Штраус, недалеко. Идем к нему. Я уже и музыку его знаю!
Огрубевшие пальцы побежали по клавишам: парам, парам, парам па-па!..
Седой старичок-фотограф привычно ожидал клиентов на ставшем привычным за два десятка лет месте. До аншлюса, сюда, к памятнику Штрауса, стекались туристы со всей Европы. Желающих сфотографироваться у подножия памятника Великому мастеру Вальса – и, таким образом, запечатлеть для потомков свою причастность к европейской культуре – было предостаточно, и Карл Бауэр едва успевал фотографировать. Его жена, фрау Клара, отлично проявляла и печатала, сын Альберт, сверкая спицами новенького «диаманта», развозил снимки заказчикам. Фирма «Карл и Клара Бауэр» процветала. Правда, за обладание местом приходилось платить немалый налог и давать взятки полиции, но без этого не бывает. С началом смутных времен туристы исчезли, их сменили господа в мундирах, также охотно снимавшиеся на фоне памятника, но подчеркивая, что делают это исключительно ради соблюдения традиций, обязывающих каждого побывавшего в Вене увековечить свое пребывание здесь снимком на фоне Штрауса. Снимки для господ-офицеров делались с низкой точки. На первом плане громадные фигуры в мундирах и фуражках с высокой тульей, а где-то на заднем плане маленькая фигурка композитора.