Великовозрастные «ребята» почесали затылки и заходить отказались.
– Вроде как некогда нам, – объяснил Петруша.
– Однако мы по делу зашли, – поддержал его Николай.
– Если по делу – тогда тем более прошу зайти, – настаивала на своем Валентина Федоровна. – У меня чайник горячий, а за столом о делах говорить удобнее.
– Так-то оно так. Однако дело наше не застольное, – засомневался Петруша. – Мы с братом лес на реке ловим.
– Ага, – поддакнул Николай. – Чтобы зимой без дров не остаться. В колхозе нам деляну никогда не дадут, а лесник без вести пропал – не у кого билет порубочный выписать. Отец нам и говорит: ловите плавник. Мы и ловим.
– А я в этом чем могу вам помочь? – удивилась учительница. – Вон вы какие здоровенные вымахали – и не узнать моих первоклашек.
– Дак нам от вас помощи не надо, – отказался Петруша. – Это ему надо помочь, отогреть и перевязать, если что. Может, фельдшера позвать.
– Ага, – подтвердил Николай. – Живой он и дышит, хотя посинел от холода в воде. Мы сперва думали – утопленник за корягу зацепился, испугались было. После глядим – а он за сучок уцепился, пальцев не разжать, и кепка на голове. А из-под нее кровь сочится.
– Минуточку! – как в классе приостановила этот сумбур учительница. – Николай, успокойтесь и объясните мне яснее, кого это вы выловили и в чем, собственно, дело?
Но ответил не Николай, а Петруша:
– Почти что утопленника. Сидим это мы с Кольшей в лодке, видим: лесина большая плывет. Мы, значит, к ней, чтобы зачалить и подтащить к берегу. Глядим: между веток как бы голова чернеет. Подплыли ближе, смотрим: и точно, голова в кепке. Сперва испугались, а потом признали в ней Пипкина. Взялись отцеплять и доставать в лодку. Пока то да се – нас с лесиной мимо поселка и пронесло. Кое-как к вашему дому выгребли, а дальше уже поскотина начинается. Мы смекаем: живой ведь человек, хотя и не в сознании, а может, у вас в дому пока полежит, а потом оклемается или что...
– Ага, – опять поддержал брата Николай. – Отогреется и оклемается.
– Да где же он у вас? – всплеснула руками учительница. – Несите его скорее.
– На травке, от воды обтекает, – объяснили братья и пошли за утопленником. Доставка пострадавшего для здоровяков особого труда не составила. Пипкина положили посреди избы на половичок и освободили от мокрой одежды. Набухшая кепка снялась с трудом.
– Да в ней документы и бумаги! – удивились братья. – Их бы разложить – высушить.
– Это я сама, – остановила их учительница. – Лучше помогите его растереть и разогреть. Хорошо, что чайник горячий.
Братья подчинились и долго и старательно терли Пипкина мочалкой и поливали теплой водой, до тех пор, пока его тело не потеряло синеву и не зарозовело. Тогда Ивана вытерли насухо, завернули в одеяло и накрыли оленьей дохой, выразив сожаление, что утопленник хотя и дышит, но не приходит в себя, а потому не может принять ни капли внутрь для пущего разогрева и выздоровления. Потом, очевидно решив, что если процедуры, проделанные ими с Пипкиным, «к житью», то он и выживет, оставили его в покое и со спокойной душой сели в лодку: приближалось время ехать проверять сети.
А Валентина Федоровна убедилась, что Пипкин дышит ровно и глубоко, протерла одеколоном кровоточащую ссадину и здоровенную шишку на его бесшабашной голове и взялась за разборку и сушку пакета из фуражки «утопленника».
Не документы выручили Ивана на этот раз – спасли его от гибели материнские письма и старые фотографии, которые Иван так тщательно берег все долгие годы. А сегодня они сберегли его: толстый пакет ослабил коварный удар.
С конвертов старых писем, документов и фотографий вся многотрудная жизнь Ивана-горемыки раскрывалась перед Валентиной Федоровной. Одна из фотографий, пожелтевшая и измятая, резанула глаза. Валентина Федоровна торопливо схватила свой старый альбом и принялась его лихорадочно перелистывать, пока не отыскала такую же: на фоне расписанной цветами и жар-птицами перегородки старинного дома – мать и отец Валентины, братья и сестры отца, наехавшие в гости, бабушка с маленькой Валентиной на руках...
Произошло чудо: человек под оленьей дохой, еще несколько минут назад казавшийся Валентине Федоровне чужим и нежелательным в доме, неожиданно оказался ей если и не родным, то, вероятно даже очень близким. Скорей бы он очнулся и рассказал о себе.
Но Пипкин лежал в беспамятстве.
Глава девятнадцатая. Горькое знание