Первая космическая скорость, то есть восемь километров в секунду — это довольно большая скорость. Если, скажем, задержаться с выдачей команды на торможение всего на одну секунду, то корабль промахнется от рассчитанной точки приземления на целых восемь километров! Ну, а идеале промахнется, однако Земля от идеальной планеты довольно сильно отличается, в том числе и по своим физическим свойствам. Атмосфера планеты «дышит»: днем она поднимается, а ночью опускается — но вот пока никто не знает насколько поднимается и опускается. А еще в этой атмосфере дуют ветры, причем дуют они сильно и в довольно разные стороны. Так что Танина способность «нажимать кнопку» с точностью в десятую долю секунды особой роли не играла. Нажала ее «когда надо», потом нажала другую…
А потом она начала делать то, что делать категорически нельзя: начала довольно быстро «перемещаться по кабине». Ведь датчики с очень высокой точностью показывали, как быстро корабль тормозится в атмосфере, а бортовой компьютер сообщал, куда он с таким торможением в конце концов прилетит. Но так как у спускаемого аппарата было довольно высокое аэродинамическое качество, наклоняя эту кабину под разными углами можно было точку приземления изрядно сместить. Наклонять же ее можно было единственным способом: смещая центр тяжести аппарата. А смещать его можно было тоже лишь смещением «полезной нагрузки» — то есть самой Тани.
Понятно, что нормальный человек на подобные трюки был не способен, но Таня специально перед полетом «поработала над мышцами», и скакать по тесному пространству кабины при пятикратной перегрузке… ну, с трудом, но все же могла. При этом не выпуская из поля зрения приборы, которые подсказывали ей, куда скакать…
Землю Таня предупредила о спуске, и все причастные уже знали, что на этапе торможения никакой связи с аппаратом не будет. Конечно, это был далеко не первый спуск спутника, но с человеком… все, кто имел малейшую возможность, столпились в бункере управления, а кто такой возможности не имел — собрались в диспетчерской сборочного цеха, куда транслировалась вся информация из бункера. И только два человека не вслушивались до судорог в ушах в треск радиоприемников: генерал-лейтенант Каманин и полковник Качурина. Николай Петрович решил просто «не трепать понапрасну себе нервы», а Света — она просто решила «соблюсти субординацию», тем более что для нее Каманин был не просто каким-то генералом, а Первым Героем Советского Союза! И поддержать его — хотя бы и морально — она считала своим долгом.
Поэтому лишь они двое увидели раскрывающийся парашют, под которым висел спускаемый аппарат. А Света заодно увидела и стоящий без дела ГАЗ-69, так что к капсуле они подъехали ровно тогда, когда люк ее открылся и Таня вылезла на свет божий.
— Таня! — громким голосом обратился к ней генерал, какие-то эпитеты, следующие за именем, тщательно скомкав. — Если бы ты…
— Привет, Свет. Ты генералу микстурки дала?
— Да мы все тут эту микстуру хлещем вместо чая.
— Ну и молодцы. Ага, тут антенна все же перегорела, то-то я думаю, отчего связи нет… сейчас… ага, есть связь. Эй вы, там, на Земле! У меня всё нормально, а антенщиков потом попинаю: вывод все же сгорел при спуске. Да не дергайтесь, мы тут недалеко, в паре километров от старта, сейчас сама приеду, товарищ Каманин уже корабль встретил. Светик, ты самолет поведешь или я? Надо в Москву срочно.
— Ну, если надо…
— Таня, извините, но Светлана меня уже в Москву и обратно свозила.
— Значит я поведу, не проблема. Я там так хорошо выспалась!
— Таня, вы только что спустились из космоса, вам сначала необходимо медосмотр пройти…
— Так я его уже прошла.
— Когда? Где?
— Николай Петрович, я же назначена ведущим медиком программы. И все медосмотры я и провожу, если не сочту необходимым других врачей привлечь. Себя я уже осмотрела, других врачей привлекать необходимым не сочла. Так что скафандр сниму — и полетим домой.
— Да, Таня… Лаврентий Павлович хотел еще узнать почему о полете информацию нельзя давать в газеты и на радио.
— Он — узнает. Вы, скорее всего — нет.
— Понял. А со спутниками что было — тоже секрет?
— Не секрет, а руки, растущие из одного места, и не подумайте, что из плеч. Амортизационное кольцо резиновое при отстреле обтекателя от него отваливается, и цепляется за выступающие части спутника. А выступают как раз солнечные батареи…
Во время полета в Москву в правом кресле сидел генерал-лейтенант Каманин, молча, хотя и с улыбкой на губах, слушая рассказ Тани:
— То, что я врач, в подготовке космонавтов нам сильно поможет. То есть не очень сильно… примерно через час-полтора космонавту в невесомости становится достаточно хреново, а степень этой хреновости зависит исключительно от особенностей организма, заранее узнать это невозможно. Поэтому при подготовке каждого космонавта нужно будет поднять на орбиту на пару дней, под присмотром врача, естественно — и лишь тогда мы будем точно знать, годится кандидат для полетов в космос или нет. В принципе, на моем корабле можно сразу троих вывозить: нам же не нужно будет на высокую орбиту выбираться. Так что, думаю, в следующем году начнем потихоньку народ проверять. И, думаю, такие проверочные полеты мы тоже в прессе освещать не будем: если кто-то из кандидатов для полетов в космос не годится, так зачем ему биографию портить? А так — тихо слетал, не подошел — так же тихо из отряда отчислился и продолжил обычную жизнь обычного летчика…
— Ну, не знаю, — прервал, наконец, молчание Каманин. — Ведь даже такой проверочный полет — это все же полет в космос. Американцы, вон, от наших спутников воют и волосы у себя рвут… везде, а уж что с ними станет, когда узнают, что у нас люди в космос летают…
— Николай Петрович, я высказала свое личное мнение, а уж как решит руководство… надеюсь, мои доводы они правильно воспримут. У меня еще некоторые доводы есть, но вам их лучше не знать.
— Я вижу, что мне приходится очень многое не знать. Я, например, не знаю, что у тебя две звезды Героя, которые ты за штурвалом получила…
— Вот именно, что не знаете. За штурвалом сидел Александр Евгеньевич, и за это у меня одна Звезда.
— А он мне… не сказал, что две.
— Вторая у меня совсем за другое.
— И я не сомневаюсь уже, что тоже за дело. Если тебя даже товарищ Берия слушается…
— Да не слушается он меня! То есть слушается когда я врачом работаю, но врачей слушаться и положено. Если врачей слушаться, то есть риск остаться живым и здоровым, и, вы уж мне поверьте, так каждый рискнуть готов. А в остальном… Ладно, замяли для ясности. Светик! Ты как, готова в левое кресло плюхнуться?
— Как юный пионер. Куда садимся, в Монино или на Центральный?
— Лаврентий Павлович явно хочет поругаться, да и, боюсь, Иосиф Виссарионович тоже не прочь меня сожрать с какашками вместе. Давай на Центральный, лучше побыстрее отделаться и пойти спать…
На аэродроме в Москве Таню уже ждал новенький автомобиль. То есть совсем новенький лимузин, изготовленный на ЗиСе: заводчане изготовили три «прототипа» и один передали «для обкатки и замечаний» в ГОН. Иосифу Виссарионовичу машина не понравилась и теперь ее использовали в основном для того, чтобы кого-то важного в Кремль привезти. Руководителей дружественных государств, или генерала Каманина…
С руководителями Таня встретилась в кабинете Сталина. И на первый же вопрос Иосифа Виссарионовича ответила так:
— Ну вы же наверняка не захотели бы, чтобы я избила первого Героя Советского Союза. Так что он тут точно не виноват. А лететь пришлось просто потому… я же обещала Лаврентию Павловичу, что лично посмотрю, что там происходит. И посмотрела, лично. И вот что я вам скажу: богата земля Русская дураками. И дурами, вроде меня, например. Но чем характерны русские дураки, так это тем, что сначала они насоздают себе кучу трудностей, а потом обязательно героически эти трудности преодолевают. Я вот преодолела… почти.
— Что значит «почти»? — с подозрением в голосе спросил Иосиф Виссарионович.
— Я теперь должна срочно клей придумать, которым этот шнур резиновый к обтекателю приклеить, причем такой клей, который уже через несколько часов никакой гадости в воздухе бы не распространял. Не очень сложная задача, но и на нее некоторое время потратить придется.