Два дня спустя, когда немка сидела под старым деревом неподалеку от «Ла Касоны», погруженная, как обычно, в чтение одной из тех книг, что превратились в молчаливых свидетелей ее желания вновь встретиться с любимым, из леса вышел одетый как моряк худой человек в старой выцветшей шляпе и направился прямо к виконтессе.
— Виконтесса де Тегисе?
Она молча кивнула.
— Меня зовут Трагасете, Доминго де Трагасете, я офицер с «Буэнавентуры», — представился он, сняв шляпу. — Я принес вам письмо от дона Луиса де Торреса.
— Не знаю никакого Луиса де Торреса, — ответила Ингрид Грасс на ломаном кастильском. — Кто он такой?
— Королевский толмач из эскадры адмирала Колумба. Он пришел ко мне через два дня после того, как они встали на якорь в Кадисе.
Руки виконтессы заметно дрогнули, и книга чуть не шлепнулась на землю, но Ингрид собралась с силами и пригласила незнакомца сесть рядом.
— Расскажите подробней, — попросила она.
Человек по имени Тагасете повиновался и, робея от высокого титула прекрасной иностранки, сказал:
— Сеньор де Торрес сообщил мне, что во время своего путешествия в Сипанго завел дружбу с юнгой по имени Сьенфуэгос, к которому вы, по всей видимости, питаете интерес.
— Что с ним случилось? — дрогнувшим голосом поинтересовалась Ингрид Грасс. — Что-нибудь серьезное?
— Нет, насколько я знаю, но по словам сеньора де Торреса, вместе с другими членами команды флагманского корабля он остался в поселении, названном форт Рождества, которое его превосходительство адмирал основал на другом краю океана.
— Mein Gott!
— Что вы сказали?
Немка побледнела и с огромным усилием тряхнула головой, чтобы избавиться от дурных предчувствий.
— Ничего. Не имеет значения. Продолжайте, прошу вас. Что вы еще знаете?
— Не очень много. Названный Сьенфуэгос заверяет, что приедет в Севилью при первой же возможности, но предполагаю, что этого не произойдет, пока адмирал не сумеет организовать новую экспедицию.
— И вы имеете представление о том, когда это произойдет?
— Нет, сеньора, но, поскольку я знаком с морем, сомневаюсь, что раньше осени, когда ветры дуют на запад.
— Осени! — в ужасе воскликнула Ингрид. — Но до осени еще больше полугода!
— Именно так. Но любой моряк знает, что раньше этого сезона плыть на запад в этих широтах почти невозможно.
Она посмотрела гостю в глаза.
— Понятно. Завтра в это же время я вернусь и заплачу вам за беспокойство.
— В этом нет необходимости, сеньора. На рассвете мы снимаемся с якоря, и мне уже за всё заплачено, — улыбнулся он. — В любом случае, мне достаточно и того, что я оказался вам полезен. Желаю удачи!
Он удалился в ту же сторону, откуда пришел, оставив виконтессу в смятении и мрачных раздумьях, поскольку принесенные им новости могли разрушить все ее планы, заставив отложить встречу с человеком, владеющим самыми потаенными уголками ее сердца и разума.
Узнав, что любимого оставили по другую сторону Сумрачного океана, на далекой чужой земле, населенной, по рассказам очевидцев, неведомыми тварями и голыми дикарями, иные из которых даже едят друг друга, Ингрид впала в глубокую печаль, несмотря на данное себе обещание никогда не горевать, и тяжелые слезы упали на страницы книги, все еще лежащей у нее на коленях.
Потом она подняла взгляд к высоким скалам, обрывающимся в море, и спросила себя, не лучше ли забраться наверх и разом покончить со всеми страданиями, потому что такова была сила ее любви к этому мальчику, превратившемуся для нее в наваждение, что Ингрид предпочитала умереть, лишь бы не мучиться от жизни в разлуке и без надежды.
С наступлением темноты она медленно побрела обратно в «Ла Касону», тяжело ссутулившись и едва волоча ноги, словно разом постарела на тридцать лет.
8
Шел нескончаемый дождь.
Шел тихо, словно нехотя, но вода падала с неба уже столько дней — всё так же спокойно и устало она лилась на сельву и горы — что даже воздух, казалось, состоял из густой пелены серой влаги, растворяющей контуры предметов, как на старой, стершейся от времени акварели.
Земля превратилась в непролазную зловонную топь, месиво из грязи и полусгнивших листьев; ноги в ней вязли или скользили, словно по тысяче банановых шкурок. Подняться по крутым склонам оврага, чтобы поискать наверху какое-нибудь укрытие от дождя, оказалось практически невозможным даже для жителя гор вроде Сьенфуэгоса.