— Где мой пистолет? — спросил Денис.
— Зачем он вам? — всполошился граф. — В кого вы стрелять собираетесь? В нас?
— Ну что вы, Александр Петрович, — постарался успокоить его пилот. — Я — военный и без оружия чувствую себя ну… как голый!
— Понимаю, — кивнул Рязанцев. — Принесем ваш пистолет, чтобы вы… оделись.
На его шутку контуженный пилот ответил улыбкой. Пусть так и думает, как понял.
— А одежду настоящую, штатскую, мы вам подберем, когда вставать начнете. Об этом не волнуйтесь.
Уж об этом он не собирался волноваться. Наверняка у них гардеробы забиты. Камзолы всякие, плащи, ботфорты. И непременно — шпаги! Граф все-таки, как ему без шпаги?
Мысль рассмешила, он тихо хихикнул. И тут же скривился от боли в спине. Отдалось не сильно, но неприятно.
Рязанцев гримасы его не заметил, повернувшись в этот момент к дочери.
— Смотри, Олга, он уже улыбается! Значит, скоро будет здоров. А теперь пойдем, ему надо отдыхать.
— Только пусть сначала примет микстуру, — решительно сказала дочь.
— Не надо никаких микстур! — запротестовал было Денис, но девушка не обратила на его протесты никакого внимания, накапала в ложечку темной жидкости из пузырька и влила ему в рот. Микстура оказалась гадостной на вкус, пришлось запить ее водой из поданного стакана.
— Теперь — спать! — скомандовала Ольга, поправила подушку, и они с отцом вышли из комнаты.
Денис немного поворочался, устраиваясь, и почувствовал, что веки его слипаются. Видимо, в микстуре доктора опять был опий.
ГЛАВА 3
Два дня у него был полностью постельный режим. То есть, круглыми сутками пролеживал бока, поглощал все блюда, что приносила заботливая Ольга. Кормили обильно и вкусно, но вина или более крепких напитков не давали, поили соком. Естественный вопрос, связанный с удалением из организма остатков съеденного и выпитого решила та же Ольга, притащив фаянсовый, расписанный цветочками, ночной горшок. Она помогала Денису сесть на постели и деликатно удалялась. Дальше приходилось действовать самому, охая и тихо матерясь сквозь зубы.
Вообще графиню нисколько не смущал уход за контуженным пилотом. Похоже, ей это даже нравилось. Вот же извечная женская сердобольность! Хотя, если вспомнить, встречались ему и настоящие стервы, которые больному стакан воды пожалели бы.
Но Ольга была не из их числа. Всегда в хорошем настроении, свежая, как весеннее утро, с аккуратно уложенными волосами. Она входила и неизменно спрашивала с улыбкой:
— Ну, больной, как почивать изволили?
На что Денис так же неизменно хмуро отвечал:
— Плохо. Фашисты снились.
Хотя в действительности ничего ему совсем не снилось. Спал, как младенец. Микстура доктора, конечно, действовала, но и окружавший его покой способствовал. Он, наверное, не спал так крепко никогда в жизни. Сколько себя помнил, всегда был ранний подъем, физзарядка при открытой форточке в любую погоду, затем водные процедуры.
Сейчас же — лафа! С первыми лучами солнца, а то и до них, просыпаться не надо, спи, сколько влезет. И никакой физкультуры!
Вот это его заботило, но понимал, что нечего выпендриваться, нужно потерпеть.
А днями они с Ольгой беседовали. Обо всем на свете. Она рассказывала о Париже, где они поначалу жили, уехав из России. Об Испании, куда переехали после начала войны.
А Денис, в свою очередь, вспоминал Советский Союз, Москву, летную школу. О жизни в детском доме предпочитал не говорить, так, общие фразы.
— И ты совсем не помнишь своих родителей? — иногда спрашивала Ольга. — Совсем, совсем?
— Абсолютно.
Врал, конечно. Он хоть и маленький был, но кое-какие воспоминания о матери остались. Очень смутные и зыбкие. Как будто не с ним это происходило. А как попал в детдом — совершенно не вспоминалось. Человеком, очень маленьким, но все же человеком, почувствовал себя года в три. И тогда уже знал, что зовут его Денисом Игоревичем Вершининым. Когда он себя так называл, воспитатели делали большие глаза и настойчиво твердили, что звать его совсем не так, что он — Данила Иванович Найденов. Но ребенок был упрям, и в конце концов они смирились. В справку, выданную для поступления в ремесленное училище, вписали не Найденова, а Вершинина.
Еще Ольга взялась обучать Дениса испанскому языку. Педагогических навыков у нее, конечно, не было. Но желание самого пилота изъясняться на языке Сервантеса и Гойи (как это так — быть в стране и не знать, о чем говорят ее обитатели!) помогала превозмогать лингвистические трудности.