— Я предупреждала тебя, что здешняя полиция обожает мелодрамы. Разве я ошиблась?
— Отнюдь, ты была права. А теперь скажи мне, почему твой муж привез меня сюда, хотя мог отправить в тюремную камеру?
Козима помрачнела.
— Потому что я думаю… я боюсь… он, возможно, причастен к этому убийству.
Эшли не ожидал такой прямоты, но промолчал.
— Даже если он ни при чем, — продолжала Козима, — он хотел бы избежать скандала, бросающего тень на меня и, следовательно, на него. Сейчас всякий шум особенно неуместен и даже опасен для его карьеры. Кроме того… — Она запнулась. — Кроме того, он уверен, что фотокопии у тебя. Он надеется уговорить или заставить тебя вернуть их ему.
От столь явной лжи Эшли потерял осторожность.
— Черт побери, Козима, ты же в это не веришь! Так же, как и я. Он обязан знать, что фотокопий у меня нет. Гарофано отказался их продать. А потом, ты была со мной до возвращения в отель. Ты же рассказала мужу обо всем, что произошло.
— Конечно. Но я сказала, что видела, как ты подрался с Гарофано и отнял у него какой-то конверт. Витторио мне поверил.
— Почему ты сказала ему об этом?
— Иначе ты сидел бы в тюрьме… Или ждал смерти, как Гарофано.
Боль, отразившаяся на лице Козимы, подсказала Эшли, каким же он был дураком. Он прижал Козиму к груди и попытался извиниться за свою глупость.
— Козима, ты… ты не представляешь, какой я болван. Мне следовало знать, что ты не солжешь мне. А я боялся, что ты предала меня…
Она вырвалась из его объятий, ударила по лицу раз, другой. Она наклонилась, набрала горсть песка и швырнула ему в глаза, а затем понеслась по тропинке к растущим на обрыве оливковым деревьям.
Полуослепший, Эшли заковылял к воде, чтобы промыть глаза. Таллио рисовал на террасе, когда Эшли наткнулся на него, вернувшись к дому с воспаленными глазами. Без лишних слов Таллио отвел журналиста в его комнату, усадил в кресло, принес оливкового масла и теперь осторожно промывал ему глаза, выбирая последние песчинки.
— Вы поссорились с ней? — спросил он.
— Наоборот, извинился.
— Непростительная глупость, — покачал головой Таллио. — В вашем возрасте пора знать об этом.
Он бросил ватку в миску с маслом, и Эшли облегченно вздохнул, и опустил веки, не испытав острой боли.
— Спасибо, Таллио. Я вам так благодарен.
Таллио вытер руки шелковым носовым платком.
— Рад вам помочь. Нам всем нужны союзники в борьбе с женщинами. Мне становится дурно, когда я думаю о том, через какие мучения должен пройти мужчина, чтобы заиметь детей, от которых в дальнейшем он будет получать одни зуботычины.
— Вроде бы и вы вступили на тот же путь.
— О, это! — Рацциоли пожал плечами и сморщил нос. — Это деловое соглашение, утомительное, но необходимое. Как только все закончится… Наши пути разойдутся.
— Но как вам удалось договориться с Орнаньей? Для вас это выгодное дело.
Таллио сел.
— Все началось с Карлы Манфреди. У нее полно денег, и она финансировала мою первую выставку, а потом потеряла интерес к живописи и увлеклась музыкой. Вернее, одним музыкантом. Но на прощание посоветовала мне обратиться к герцогу. Мы встретились, поговорили. Он с радостью выложил деньги на организацию второй выставки, естественно, на своих условиях. Должен признать, он не поскупился. Правда, я подозреваю, что Елена получит гораздо больше. Как по-вашему?
— Вполне возможно, — участливо кивнул Эшли.
— Ваша-то прибыль не так уж велика? — спросил Таллио.
— Кое-что есть, но хотелось бы получить побольше. Ради этого я даже готов пойти на некоторые расходы.
— Сколько вы можете потратить? — Детство Таллио прошло в трущобах, и он твердо решил не возвращаться туда.
— Тысячу долларов, — ответил Эшли. — Больше или меньше, в зависимости от службы.
— Какой, синьор?
— Мы еще успеем поговорить об этом, Таллио, — улыбнулся Эшли. — Я лишь хотел узнать, заинтересует ли вас мое предложение.
— Деньги всегда интересовали меня. Деньги и живопись. Прозвучал гонг, зовущий на ленч. Они вышли из комнаты, посмеиваясь, словно заговорщики. Несмотря на покрасневшие глаза и уязвленную гордость Козимы, Эшли подумал, что сегодня ему не придется жаловаться на аппетит. Он узнал немало интересного и полагал, что в ближайшем будущем узнает еще больше. Кроме того, он заполучил союзника, которого связывала с ним самая крепкая цепь на свете, — деньги.
Ленч подали на террасе, под виноградными лозами. Они сидели в шезлонгах, служанки разносили тарелки с едой, а Карло Карризи стоял у ведерка со льдом, в котором охлаждались бутылки белого вина.