Брачная ночь, путешествие, всего несколько жалких дней, -- и вот, сидя на пароходе на Фирвальдштетерском озере, опершись локтем о перила и подбородком о ладонь, она недоумевает, тот ли она человек, что так недавно бродил дома, у отца и матери, в маленьком захолустном городке на Балтийском море, или же это он изменился, он, зарывшийся лицом в Бэдекер, со своим неряшливым видом, засаленным воротником, со своим блеклым грибным лицом и своими прищуренными, близорукими глазами. И теперь, когда она окружена чудом природы, и жизнь безмерного мира трепещет вокруг нее, и она видит все своими собственными глазами; теперь, когда она может протянуть руку и взять все это и вкушать его квинтэссенцию в самой мечтательной чистоте, -- теперь то, что раньше было как одно, расторгается, и он выпадает из этого мира, как из чего-то чуждого ему, но вместе с тем он перестает быть, чем был раньше, становится другим, каким она его никогда не знавала, -- отвратительным насекомым, ползущим по ее руке со своим невыносимым -- омерзительным для нее чужим человеком, грубым животным -- и сухим педантом -- днем, с этим его мозгом, набитым историческими и топографическими сведениями, тщательно распределенными по ящикам и полочкам. И по целым дням она терзается нервным ожиданием следующего слова; а каждый вечер, когда она ложится в постель, и в гостинице становится тихо, она ежится от страха в ожидании мгновения, когда она почувствует его холодное, дряблое, как липкая пиявка, лицо у своего лица, и его ищущую, дрожащую руку... Она -- как человек, который чувствует, что его преследуют во сне, и он прыгает и прыгает, ища спасение и все же не может сдвинуться с места, и хочет кричать, но не в силах раскрыть рот...
И так как я был в центре ее личности и ее жизненной судьбы, то видел не только прошлое, но и будущее, -- видел, как эта мучительная судорога врезалась в ее благородное лицо и превратилась в пару резких скорбных складок по обе стороны верхней губы, которые уже никогда не изгладятся; -- видел, как выражение этого ясного спокойного взгляда питается из источника скорби, который сталь бить в глубине ее существа навеки неиссякаемой струею, и как этот взгляд становится темен и глубок в своей немой и изумленной беспомощности; как видел и то, что завеса над святым святых ее души, сверху до низу, разорвана грубыми пятнающими руками...
Они высадились на берег в Фитцнау, чтобы подняться на Риги и смотреть восход солнца...
V.
Что значит этот безжизненный страх, это душевное оцепенение, эта надорванность существа, болезненно-чувствительная, как дрожащие вокруг острого инструмента ткани свежей раны, этот повальный страх жизни, коим одержимы столь многие представители современного поколения, -- что он такое, какова его сущность и какова ему причина? Не чисто ли физиологическое явление, таинственный болезненный процесс в крови и нервах? Да, но что это за сумрачный простор, в котором со страхом озирается внутренний взор, в предчувствии чего-то подстерегающего и угрожающего, -- в чем, строго говоря, содержание этого уродливого, но неизменного душевного состояния, -- каков скрытый отравленный источник, откуда оно сосет свою пищу, -- что это за чудовищный паразит, который неразрывно сросся с сердцевиною организма чувств и кладет в ней свои яйца и размножается. Уж не тление ли поразило современного человека, -- не смерть ли, что следует за ним, как его собственная тень, чей шорох он вечно слышит позади и чье ледяное дыхание он чувствует на своей спине, не скелет ли придвинул к его лицу свои белые беззубые челюсти и свои пустые, черные глазные впадины? Или же это судьба, безумная и злая судьба, подирает перед современным фаталистом свою голову Медузы? Или осязательное зрелище борьбы за существование, исполинской колесницы времени, катящейся впредь и миллионов раздавленных человеческих тел? может быть это -- больная сущность самого мироздания, которую современный человек с его обостренной чувствительностью ощущаете в самом себе?