Я взвешиваю слова: «Не вернулся на свою базу». Я все еще надеюсь. Сюзанна тоже. Но для того лишь, чтобы умерить мою боль.
Глупые мысли: верить в его смерть – значит сомневаться в нем, предавать его. Я надеюсь. Он упал, ранен. Его выхаживают крестьяне.
Я по инерции продолжаю вести этот дневник. Я не чувствую ничего, кроме боли. Неизбывная полнота моей боли, обрадовала бы она его? Стал бы он призывать меня к благоразумию, непонятному ребенку, заливающемуся слезами? Как говорил он о Мермозе:[10] я не могу представить его себе в совершенстве смерти.
Говорят, что обострилась борьба между Лавалем[11] и Деа[12] – Дорио.[13] Однако Париж уже не смущают такие тонкости.
Г…, буржуа, который сочувствовал социалистам, теперь защищает Лаваля: «Он спас что мог… Без него было бы еще хуже». Лаваль стал Петеном[14] ленивых буржуа.
Ходят слухи, что полицейские бастуют. Никаких подробностей.
Кое-что о жизни некоторых двадцатилетних. В одном кафе близ Дворца правосудия от неизвестного, посланного Шербонье, Клод[15] получил предписание, которое он должен передать аббату Ф…: «Если возможно, сбросьте парашютом в районе Ле-Бур-д’Уазан приемо-передающую радиостанцию для сектора Кап и прилегающих участков, а также для внешней организации».
Сообщение генерала фон Шольтица, военного коменданта Парижа, относительно порядка, снабжения и безопасности в столице. Текст странный, написанный на сомнительном французском, изобилующий невольными откровениями…
Генерал фон Шольтиц признается, что у него вызывает опасения террористическая деятельность, то есть Сопротивление. Признает, что близость фронта, наступление англо-американцев пробуждает надежду, которая, однако, может привести к мятежу. После прочтения этого сообщения в воображении возникают несколько недвусмысленных образов: некой непобедимой Германии – саботаж не наносит существенного вреда ее транспортным средствам; некой доброжелательной Германии, снабжающей Париж электричеством… Германии беспощадной, готовой «к самым суровым и даже жестоким репрессиям».
Но и несколько неуверенной Германии, которая что-то «доказывает».
К тому же мотив, объясняющий введение комендантского часа, совсем не тот, что приводился «Вермахтбефельшабер»[16] три дня назад. Очевидно, что текст составлялся столь поспешно, что не хватило времени завуалировать или устранить это противоречие.
Время идет, слышится поступь истории.
Ни одного полицейского у комиссариата на площади Сен-Сюльпис. Комиссариат закрыт.
Говоря словами П…, я рассуждаю как плотник, хотя раньше мне это было несвойственно. Теперь я ненавижу тех, кто не рассуждает как плотник. И я вижу на Елисейских Полях группы коммунистов, христиан и колонну парижских полицейских.
Где Тонио? Теперь я верю, что он жив. Уверенность в том, что он жив, утвердилась во мне. Но до чего тревожна эта уверенность!
Несколько писем…
1939–1940
Дорогой Леон Верт, Ваше письмо первое, которое я получил, – хотя я пока и не ждал писем, – и это так меня обрадовало, так обрадовало. – Я написал Вам большое письмо, а потом потерял его! Но я не хочу оставлять Вас без весточки и царапаю эти несколько строчек – пишу Вам снова.
Я люблю Вас все больше.
Дорогой Леон Верт,
Я только этим вечером узнал от Консуэло, что Вы были больны и, несмотря на неподходящий час, пришел справиться о Вас. Извинитесь за меня перед Нана, я ее разбудил!
Я очень обрадовался, узнав, что Вам лучше.
Дорогой Верт,
Я заходила проверить,
как ведет себя сердце
моего друга Леона Верта?
Оно спешит – в редакцию газеты…
Дорогой Леон Верт, статья Поллеса[17] обескураживает и огорчает меня. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы подтвердили, что я не такой мерзавец, каким представлен в этой публикации! Прилагаю записку для Корню, мне бы очень хотелось, чтобы Вы передали ее ему, если только она не покажется Вам слишком глупой.
Мы перебазируемся! Здесь нас удерживает только снег, из-за него мы не можем подняться в воздух. Так что когда Вы снова навестите меня где-то в другом месте, то уже не увидите ни прежней столовой, ни моей бесподобной архиепископской комнаты. Другая фермерша будет разводить мне огонь, и во дворе будут разгуливать другие утки. Это грустно. Здешних я уже почти приручил. И мне так нравились и моя печурка, и мой пуховик, и красные изразцы…
11
Пьер Лаваль (1883–1945) – политический деятель Франции. Во Второй мировой войне капитулянт. В 1942–1944 гг. – глава коллаборационистского правительства Виши. Казнен как изменник.
12
Марсель Деа (1894–1955) – французский политик и государственный деятель. Видный деятель французской соцпартии, идеолог неосоциализма. Активный антикоммунист. (Прим. ред.)
13
Жак Дорио (1898–1945) – французский коммунистический и фашистский политик. В 1924–1934 гг. – член политбюро ЦК Французской коммунистической партии. (Прим. ред.)
14
Анри Филипп Петен (1856–1951) – французский маршал, в 1940–1944 гг. во время оккупации Франции фашистскими войсками – глава капитулянтского правительства, затем коллаборационистского режима Виши. В 1945 г. приговорен к смертной казни (заменена пожизненным заключением).
17
Очевидно, речь идет об Анри Поллесе (1909–1994) – французском писателе, романисте, поэте и эссеисте. (Прим. ред.)