Среди писем, отправленных в этот день и полученных адресатами уже после его смерти, находим и его последнее письмо матери:
«Борго, июль 1944 года.
Дорогая мамочка, я так хотел бы, чтобы вы не беспокоились обо мне и чтобы к вам дошло это письмо. Чувствую себя очень хорошо, совсем хорошо. Я горюю, что так долго вас всех не видел. Я бес покоюсь за вас, моя дорогая старушка мама. Какое все же несчастное время!
Для меня было ударом в сердце, что Диди потеряла свой дом. Ах, мама, как я хотел бы ей помочь! Но она может твердо рассчитывать на мою помощь в дальнейшем. Когда, наконец, станет возможным сказать тем, кого любишь, что ты их любишь!
Мамочка, поцелуйте меня, как я вас целую, от всей души.
Впервые Сент-Экзюпери в письме просит мать поцеловать его. Это его последнее письмо, и поэтому эта фраза особенно волнует нас.
5 октября 1943 года Корсика — остров Красоты — превратилась в остров Свободы. Освобождение этой пяди французской земли произведено внутренними силами Национального фронта при лояльной поддержке со стороны генерала Жиро. В результате этой операции, стоившей высадившимся войскам лишь 72 убитых, де Голлю удается окончательно устранить Жиро из французского Национального комитета освобождения. Авиачасть 2/33 перебазируется на Корсику, и после трех лет отсутствия Антуан снова вступает на подлинно французскую землю.
Смерть маленького принца
«Мне все равно, если меня убьют на войне! Что останется от всего, что я любил? Я имею в виду не только людей, но и неповторимые интонации, традиции, некоторый духовный свет. Я имею в виду трапезу на провансальской ферме, но и Генделя. Наплевать мне, исчезнут ли некоторые вещи или нет. Не в вещах дело, а в их взаимосвязях. Культура невидима, потому что она выражается не в вещах, а в известной связи вещей между собой — такой, а не другой. У нас будут совершенные музыкальные инструменты, но кто напишет музыку? Наплевать мне, что меня убьют на войне! Наплевать, если я стану жертвой взрыва бешенства своего рода летающих торпед. Работа на них уже не имеет ничего общего с полетом, посреди рычажков и циферблатов они превращают пилота в некоего главного бухгалтера (полет — это известная система связей). Но если я выберусь живым из этой „необходимой и неблагодарной работенки“, передо мной будет стоять лишь одна проблема: что можно, что надо сказать людям?..»
Внешне Антуан ничем не выдает своего душевного состояния и для окружающих остается все тем же Сент-Эксом.
Стояло знойное лето. Нагретые солнцем скалы полыхали жаром. Сухая хвоя скрипела под ногами. Сент-Экс был одет в летную форму американской армии. Носил он ее небрежно, всегда с открытом воротом, с нагрудными карманами, наполненными всякой всячиной: пачками сигарет, зажигалками, записными книжками. Рубашка иногда бывала у него порвана, помятые брюки стянуты широким солдатским поясом. Во второй половине дня, когда зной начинал спадать, Сент-Экс шел купаться или вместе с товарищами в небольшой лодке глушил рыбу динамитом. Вооружившись сачком, он забавлялся, как дитя, вытягивая из воды всплывавшую брюхом вверх рыбу.
Можно было подумать, что в это время Сент-Экзюпери был снова совершенно счастлив. Жизнь в своей эскадрилье, вновь обретенное боевое содружество, безусловно, давали ему большое удовлетворение. Он был то весел, то серьезен, шутил, пел или беседовал на темы, которые его интересовали; казалось, его полностью покинули заботы, от которых он так страдал в Алжире. Но болезненная душевная рана не затягивалась. Оставаясь один по вечерам, он чувствует ее жжение в груди. Даже в полете он не может забыть о ней.
Уже выполнены пять заданий, разрешение на которые «в исключительном порядке» дано Сент-Эксу генералом Икерсом. Но Антуан настаивает на все новых и новых вылетах. И как ему отказать в этом? Он говорит молодым летчикам: «Вы можете подождать, а я от вас далеко отстал». Товарищи его начинают беспокоиться. Все понимают. «Лишиться такого человека куда серьезнее, чем лишиться летчика», — пишет Жан Леле, офицер оперативного отдела, в качестве такового распределяющий задания. Сент-Экс уже совершил восемь вылетов. «Восемь вылетов, — говорит ему его друг Шассэн, встретившись с ним 29 июля в Алжире, за сорок восемь часов до его последнего, девятого вылета. — Надо остановиться. За три месяца вы уже сделали столько же, сколько ваши молодые товарищи за год. Теперь-то вы уже имеете право говорить, поэтому вы не вправе так рисковать жизнью». На это Сент-Экзюпери отвечает: «Это невозможно. Теперь уже я пойду до конца. Я думаю, уже недолго. Я останусь с товарищами до конца». Говоря о своих вылетах и о риске, которому подвергается, он замечает: «Мне кажется, я отдаю себя целиком. Я чувствую себя здоровым плотником». С таким же ремесленником он сравнивал не только себя, но и Гийоме в «Земле людей». Однако останавливает наше внимание другое его высказывание, и, надо думать, оно в большей степени отвечает истинному состоянию духа Сент-Экзюпери. Когда Леле отказывает ему во внеочередном вылете, Антуан говорит ему: «Я нуждаюсь в этом. Я испытываю в этом одновременно физическую и душевную необходимость...» Он чувствует потребность в течение долгих часов оставаться в небе наедине с собой, со своими раздумьями. Чувствует потребность жить вне времени, почти застывшим, как мертвец, когда единственной связью с жизнью является равномерное ворчание моторов, биение сердца и глазок ингалятора, мигающий при каждом вздохе. Он как бы стремится вырваться из мира, в котором он столько. страдал, хочет забыться. Он как бы рискует жизнью, ища смерти. Невольно приходят на ум слова поэта: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой...»
Обеспокоенные товарищи, со своей стороны, ищут способа уберечь Сент-Экса. Особенно обеспокоен майор Гавуалль. Помимо чисто дружеских чувств, Гавуалль — командир эскадрильи, на нем вся ответственность. Он утешает себя мыслью, что принял необходимые меры — с 1 августа Сент-Экзюпери уже не сможет летать.
По существующему нерушимому правилу каждый летчик, поставленный в известность о дне и часе предполагаемой высадки во Франции, больше не имеет права летать. Правило это объясняется тем, что, попадись такой пилот в плен и подвергнись он пыткам, он мог бы дать чересчур важные сведения неприятелю. В согласии с американским генеральным штабом решено 1 августа поставить майора де Сент-Экзюпери в известность о деталях высадки и тем отрезать ему путь к дальнейшему выполнению боевых заданий.
Между тем вечером 30 июля 1944 года майор де Сент-Экзюпери, ничего не знающий о заговоре, задуманном против него, готовится к своему девятому вылету. Он опять должен пролететь над районом Аннеси и Гренобля.
В этот вечер летчики устраивали банкет, за которым должен был последовать бал. Были приглашены местные девушки, и танцы продолжались очень поздно в ресторане «Саблетт» в Бастиа. Сент-Экзюпери не танцевал, и молодые девушки почти не обратили на него внимания. После ужина по просьбе товарищей, окруживших его, он позабавил всех несколькими карточными фокусами, затем потихоньку удалился.
Сент-Экс вошел в свою комнату, закурил и разложил на столе карту. Аннеси-Гренобль-завтрашнее задание. Он уже не раз летал в этом районе. Антуан специально просил Леле посылать его в эти места, потому что неподалеку находился Сен-Морис и по дороге он пролетал над Агеем. Куря сигарету за сигаретой, он помечтал, как обычно, и, удостоверившись, что на завтра все приготовлено, спокойно лег спать.
На следующее утро, когда Сент-Экзюпери пришел на аэродром, солнце едва-едва выплывало из-за горизонта. Авиачасть 2/33 теперь располагалась у подножья рыжих гор, в двух шагах от Бастиа, на равнине, тянущейся вдоль побережья. На востоке глазу открывался безбрежный простор. В предутренней дымке, словно корабль, поднявшийся на поверхность из морских глубин, вырисовывался остров Эльба. Уже можно было предвидеть знойный день. В чистом воздухе разносился пронзительный стрекот цикад. Сент-Экс попросил капитана Леле дать ему последние инструкции. Подошедший майор Гавуалль пожал руку Сент-Экса и, болтая с ним, помог ему натянуть тяжелый, почти водолазный костюм, необходимый для полета на больших высотах.