О втором комиссаре сказать нечего. По-видимому, Изабо заботился, главным образом, о том, чтобы не влезть в историю, — ни в прямом, ни в переносном смысле последнего слова. Сотни деятелей Французской революции только и думали, как бы уцелеть в этом пекле.
Главным несчастьем жителей Жиронды был третий комиссар — Жюльен де Пари. Он мало известен; даже в столь ученом труде, как шеститомное «Общество якобинцев» Олара, Марк Антоний Жюльен не раз смешивается с его отцом. Между тем географическое уточнение «де Пари» он пристегнул своей фамилии именно для того, чтобы его не смешивали ни с отцом (Жюльеном де ла Дром), ни с другими политическими деятелями, носившими эту фамилию, весьма распространенную во Франции.
Жюльен де Пари, грозный комиссар Жиронды, был 18-летний мальчик, только что окончивший коллеж Монтегю. Еще воспитанником коллежа он стал посещать общество якобинцев и выступал там с пламенными речами. Однажды ему удалось даже выступить в Конвенте как делегату якобинского клуба. Жюльен говорил о «настоящих якобинцах, личными добродетелями которых гарантируется и их политическая добродетель», говорил о «знаменитых и бессмертных мучениках народного дела», грозил «тиранам карой бессмертной памяти об их слишком долгих злодеяниях» и т.д. Речь его (от 27 флореаля II года) имела в Конвенте большой успех: «Монитер» неоднократно отмечает бурные рукоплескания. Слова «добродетель» и «бессмертие» юный оратор склонял во всех падежах, из чего (как и из некоторых других выражений) можно сделать безошибочный вывод, что он работал на Робеспьера: это был робеспьеровский стиль, личный и даже фамильный (так же выражались брат и сестра революционного диктатора). Жюльен и позднее подлаживался к Робеспьеру чрезвычайно умело и вместе с тем далеко не так грубо, как теперь юркие люди работают на Сталина. Французская революция ценила «подхалимаж» (замечательное слово) гораздо меньше, чем наша, но ценила. Старательный юноша, 18 лет от роду, был назначен комиссаром в Бордо — я другого такого случая в истории революции не знаю.
Молодость может послужить для него некоторым смягчающим обстоятельством. Однако и дальнейшая его карьера свидетельствует, что это был (вопреки мнению весьма авторитетного историка) очень скверный и бессовестный человек, типичнейший карьерист революции, готовый решительно на все. Его политическая добродетель была не вполне гарантирована личными добродетелями. Жюльен отправил на эшафот очень большое число людей — трудно сказать в точности, сколько именно. В подобных случаях у историков и мемуаристов принято говорить о садизме. Думаю, что никакого садизма в нем не было, как не было и никакого «фанатизма» (другое затасканное слово): он просто делал карьеру. В 1794 году для карьеры надо было казнить в большом количестве контрреволюционеров — или, по крайней мере, ему так казалось (в звезду Робеспьера Жюльен верил твердо), — он их и казнил без счета. А если б для карьеры нужно было тех же контрреволюционеров увенчивать лаврами, Жюльен делал бы это не менее усердно. История полна таких людей, — думаю, история учреждений, подобных НКВД или гестапо, в особенности. Ровно через пять дней после казни Робеспьера Жюльен заявил, что всегда мечтал об убийстве этого злодея.
В пору своего назначения на пост комиссара он еще об этом не мечтал. Прибыв в Бордо, он первым делом донес Робеспьеру, что Тальен и Изабо проявляют слишком большое снисхождение в отношении врагов свободы. Между тем «свобода должна иметь ложе из трупов» («des matelas de cadavres»): «К стыду народов, кровь есть молоко рождающейся свободы».
Успех был отличный. Робеспьер скоро отозвал и Изабо, и Тальена; Жюльен де Пари остался полным и единственным хозяином Жиронды. Жизнь сотен тысяч людей теперь зависела исключительно от его прихоти. «Молоко рождающейся свободы» полилось рекой. За один июль 1794 года Жюльеном было казнено 129 человек. Паника в Жиронде стала беспредельной. Местный поэт Депоз написал о Жюльене стихи:
Les meurtres sont ses jeux, et les têtes coupées
A cet enfant cruel tiennent lieu de poupées...{13}
Жил он в Бордо, где имел некоторое подобие двора: имел фаворитку, имел советников, имел придворных. Кто-то из этих людей обратил его внимание на Сент-Эмилион: что, если Гаде скрывается в своем родном городе? Парижские жирондисты уже были казнены; поимка семи последних вождей разгромленной партии обещала славу и милость начальства. Вероятно, из Сент-Эмилиона уже стали поступать доносы и на Терезу Буке. Трактирщик Hадаль внес ценное предложение: не использовать ли полицейских собак для большой облавы в Сент-Эмилионе?
13
Он играет в убийства, а отрубленные головы
Служат этому жестокому ребенку вместо кукол...