— Мистер Дьюси, дома порядочных людей…
Тут ее речь прервалась, вероятно, от припадка гнева, душившего ее. Она повернулась и вышла, не прибавив больше ни слова. Я огляделся кругом: Роулей храпел, камин потух. В моем уме внезапно воскресли все смешные подробности только что пережитых мною сцен, и вдруг я рассмеялся громким смехом. Я хохотал весело, беспечно, хохотал наедине с собой!
ГЛАВА XXXI
Четверг. Бал в собрании
Когда я проснулся, солнце уже встало. Подумав о своем положении, я почувствовал, что не могу уже так беззаботно смеяться, как смеялся накануне. Вчера я пировал с Senatus academicus Крэмондского университета (об этом мне напоминала головная боль), сегодня же был четверг, день бала в собрании. На билете стояло, что танцы начнутся в 8 часов пополудни, следовательно, мне предстояло протянуть еще двенадцать невыносимых часов. Конечно, это соображение заставило меня сейчас же соскочить с кровати и позвонить мистеру Роулею, чтобы приказать ему выбрить меня.
Но Роулей не поспешил явиться на звонок. Я снова дернул за сонетку, в ответ послышался какой-то стон. Однако вскоре я увидел на пороге спальни стоявшую или, лучше сказать, шатавшуюся фигуру моего примерного камердинера. Он был без воротничка, его непричесанные волосы торчали во все стороны, лицо представляло живое воплощение стыда и физического нездоровья. Рука Роулея, державшего кувшин, так дрожала, что он выплеснул себе на ноги почти всю горячую воду. Я начал было читать юноше нравоучение, но продолжать не мог. Ведь, в сущности, я сам послужил причиной вчерашнего несчастья, а теперь бедный малый поступил почти как герой, победив свое нездоровье и вовремя явившись ко мне. Было ясно, что в это утро не следовало Роулею давать в руки бритву. Я велел ему снова лечь в постель и не вставать без моего разрешения. Сам же я занялся своим туалетом.
Мне приходилось переживать часы бездействия. Я сел и стал читать «Меркурий». Вдруг раздался звонок у наружной двери, я моментально очутился у камина, а душа моя в то же время ушла в пятки. Прошло несколько невыносимых, нескончаемых минут; наконец в комнату вошла миссис Мак-Ранкин с моим бальным платьем, принесенным мне от портного. Я отнес его в спальню и разложил на кровати оливково-зеленый сюртук с позолоченными пуговицами и отделкой из водянистого шелка, оливково-зеленые панталоны, белый жилет, вышитый голубыми незабудками с зелеными веточками. Осмотр платья помог мне убить время до полудня, то есть до второго завтрака. В шесть часов я отправился одеваться. Я вышел из спальни с сознанием, что сюртук прекрасно сидит на мне и что я обладаю парой очень стройных ног. Благородная простота моей осанки (простота, свойственная отпрыску знатного рода) скрашивалась элегантным крошечным фалером; девственно-белый жилет, усеянный голубыми незабудками (символом верности) застегнутый розовыми коралловыми пуговицами (символ надежды) придавал всей моей фигуре что-то бесконечно нежное. Я остался доволен моим внешним видом и направился к Роулею. Лицо юноши показалось мне менее желтым, нежели утром; по-прежнему сокрушенный малый внимательно слушал миссис Мак-Ранкин, которая, сидя у его кровати, осыпала его множеством изречений из книги притчей Соломоновых. При виде меня он просиял. Я поручил миссис Мак-Ранкин мальчика и, надев пару калош, заимствованных из гардероба покойного мистера Мак-Ранкина, вышел на залитую дождем улицу.
На входном билете я прочел адрес собрания и направился к площади Бекключ, невдалеке от Джордж-сквера. Там я увидел разношерстную толпу, собравшуюся подле двух фонарей и полосатого тента, обтягивавшего подъезд. Из-под тента падал свет, озарявший плиты мостовой. Гости уже собрались. Я быстро скользнул в подъезд, показал свой билет и стал подниматься по лестнице, украшенной флагами, еловыми ветвями и национальными эмблемами. На самой верхней площадке стоял лакей почтенного вида. «Вешалка для платья слева, сэр», — сказал он. Я повиновался его намеку и, оставив служителю мое пальто и калоши, взамен их получил металлический круглый билетик, «Ваша фамилия, сэр?» — спросил лакей, когда я остановился на площадке, оправляя платье перед выходом на арену. Прочистив горло, он внезапно рявкнул: «Мистер Дьюси!»
В отпечатанном экземпляре театральной пьесы в этом месте, вероятно, стояло бы: «Раздается туш. Входит переодетый виконт». Говоря правду, мне было невесело. Танец только что окончился, музыканты на хорах настраивали свои скрипки. На стульях, стоявших вдоль стен, сидело немало народа, и температура настроения общества едва-едва поднялась до точки таяния снега. В зале были только люди, занимавшие второстепенное общественное положение. Собравшись у дальнего конца зала, они не спускали глаз с входной двери, нервно ожидая приезда важных лиц. Вследствие этого мое появление привлекло ко мне всеобщее внимание, а это было довольно-таки неприятно. Казалось, что на меня смотрят и зеркала, и рефлекторы, а навощенный пол и сами стены делают знаки арестовать меня. Маленький распорядитель, такой же круглый, как розетка на отвороте его фрака, отделился от ближайшей группы и подошел ко мне походкой, несколько напоминавшей движение конькобежца; на его губах играла любезная улыбка.
— Мистер… Дьюси, если я правильно расслышал? Кажется, вы не из жителей нашей северной столицы? Надеюсь, вы танцуете? (Я поклонился). Сделайте мне одолжение, позвольте представить вас даме.
Распорядитель подвел меня к мисс Мак-Бин. Она поклонилась мне, играя плечами, и представила своей матери, даме с заметными усами, в тяжелом черном шелковом платье и в черном же чепце с отделкой из маков.
Когда музыка умолкла, я провел дам (которые любезно похвалили мое танцевальное искусство) в чайную комнату. Гости все прибывали и, стоя у стола, я слышал, как близ двери бального зала раздавалась одна фамилия за другой, но того имени, которое отозвалось бы в моей душе, лакей не произносил. Конечно, Флора приедет. Конечно, никто из ее естественных охранителей или из людей, добровольно взявших на себя эту роль, не ожидает встретить меня на балу. Но минуты летели, и мне пришлось проводить миссис и мисс Мак-Бин обратно в зал.
— Миссис Гилькрист, мисс Гилькрист, мистер Рональд Гилькрист, мистер Робби, майор Артур Чевеникс!
Первое имя ошеломило меня. Я на секунду оцепенел, но только на одну секунду. Прежде чем лакей закончил перечисление, я усадил моих дам под хорами и встретил неприятеля. Лица новоприбывших в это мгновение были достойны кисти художника. Щеки Флоры пылали, ее губы полураздвинулись, и она вскрикнула от изумления при виде меня. Мистер Робби взял щепотку табаку, Рональд побагровел. Чевеникс побледнел, неустрашимая тетушка нисколько не смутилась. Старуха взяла предложенную ей руку адвоката, и они ушли, оставив нас одних. Лицо Рональда пылало, майор был бледен. Взяв Флору под руку, я отвел ее от умолкших батарей. Мы нашли два уединенных стула, и я обратился к любимой мной девушке со словами:
— Теперь, дорогая, я попрошу вас вести себя со мной, точно мы встретились с вами в первый или второй раз в жизни. Откройте ваш веер… так. Теперь слушайте: мой двоюродный брат Ален приехал в Эдинбург и живет в гостинице Дембрека. Нет, нет, не опускайте веера.
Флора повиновалась, но ее маленькая ручка дрожала.
— Ждите еще худшего: Ален привез с собой сыщика и, весьма вероятно, шпионы бегают по городу, отыскивая мою квартиру.
— А вы остаетесь здесь, здесь! О, это безумие! Анн, Анн, зачем вы так безрассудны!
— Потому что я раньше поступил до крайности глупо, моя дорогая. Я положил часть моих денег в банк, который караулят. Мне необходимы средства, чтобы добраться до юга. Следовательно, мне оставалось только встретиться с вами и попросить вас вернуть мне те деньги, которые вы, по вашей доброте, хранили у себя. Я отправился в Суанстон, но увидел, что вас сторожит Чевеникс с помощью животного по имени Тоузер. Кстати, я, кажется, убил эту собаку. Если я не ошибся, то, вероятно, Тоузер вскоре свидится в небесах с Чевениксом. Мне надоел этот майор.