— Да, — отозвался другой, — он его, почитай, насквозь пропорол.
— Так и есть, — подтвердил первый.
И они снова устало замолчали.
Но вот Сим оборотился ко мне.
— Больно ловко вы орудуете палкой, — сказал он.
— Боюсь, что слишком ловко, — отвечал я. — Боюсь, мистеру Фэю (так, кажется, его зовут?) уже не оправиться.
— Похоже на то, — подтвердил Сим.
— И что ж теперь будет? — спросил я.
— Да вот какое дело, — сказал Сим, взяв солидную понюшку табаку, — негоже мне подавать тут совет, не по совести это. Потому как я и сам не знаю, что тут делать, мистер. Бывало, и у нас головы проламывали… И не, раз!.. Могли и ногу сломать, а то и обе. И так уж у нас, у гуртовщиков, повелось, чтоб все оставалось промеж своих, шито-крыто. А вот чтоб насмерть кого уложить — этого сроду не бывало, и на что теперь Джиллис решится, ума не приложу. Самому-то ему тоже ведь туго придется, если он воротится домой один, без Фэя. Ведь народ все дошлый, как станут расспрашивать да выпытывать, особливо когда это совсем некстати.
— Что верно, то верно, — подтвердил Кэндлиш.
Я рассудил, что ничего хорошего мне ждать не приходится, и, сделав хорошую мину при плохой игре, сказал:
— С какой стороны ни посмотреть, нам лучше всего разделиться сразу же, как перейдем границу. Если вас станут донимать расспросами, вы скажете чистую правду: что во всем виноват ваш бывший попутчик. А ежели за мной нарядят погоню, я уж постараюсь никому на глаза, не попадаться.
— Мистер Сент-Ив, — начал Сим чуть ли не восторженно, — больше ни слова, сэр! Я на своем веку каких только господ не встречал, и таких видал и эдаких, но уж удальца вроде вас не часто повстречаешь, не в обиду господам будь сказано.
Всю эту ночь мы, разумеется, шагали, не давая себе роздыху. Поблекли звезды, посветлело небо на востоке, а мы — и собаки и люди, — с трудом передвигая ноги, все шли за выбившимся из сил стадом. Вновь и вновь Сим и Кэндлиш сокрушались, что мы идем без остановок. «Сами скотину губим»,
— говорили они, но мысль о судье и о плахе гнала их вперед и вперед. Меня же нечего было особенно жалеть. Всю ночь и весь остаток пути, что нам предстояло еще пройти вместе, я упивался новой радостью: тем, что Сим, у которого наконец-то развязался язык, признал мою доблесть. Кэндлиш попрежнему упрямо молчал — такова уж была его натура, — но Сим, наконец-то оценив и одобрив меня, дал себе волю и оказался человеком на редкость словоохотливым и к тому же изрядным рассказчиком. Сим и Кэндлиш были старые верные друзья и проводили дни свои средь бесконечных вересковых пустошей, связанные молчаливым братством, подобным тому, какое, как я слышал, объединяет охотников Запада. Казалось бы, нелепо говорить о любви, когда речь идет о таких угрюмых уродах, но уж доверяли-то они друг другу без оглядки и безмерно друг другом восхищались. Кэндлиш восклицал, что «другого такого товарища, как Сим, днем с огнем не сыщешь», а Сим то и дело вполголоса заверял меня, что «другой такой старой верной образины не сыщется во всей Шотландии». Оба пса, как оказалось, тоже составляли неотъемлемую часть этого содружества, и я убедился, что хозяева не оставляют без внимания ни их подвиги, ни самые малые особенности их нрава. И Сим и Кэндлиш особенно много и охотно рассказывали именно о собаках, притом не только о тех, что были с ними теперь, но отдавали должное и псам, которые были у них прежде.
— Это еще что! — обыкновенно начинал Сим. — Вот в Мейнаре был пастух, звали его Туиди… Помнишь Туиди, Кэндлиш?
— Знатный пастух! — откликался Кэндлиш.
— Да, и был у этого Туиди пес…
Историю того пса я давно позабыл, помню только, что была это скука смертная и притом, как я подозреваю, сплошная выдумка; вообще же странствия с гуртовщиками сделали меня доверчивее, а пожалуй, и снисходительнее ко всему, что касается собак. До чего же красивые, неутомимые создания! Глядя, как в конце долгого дневного перехода они прыгают, скачут, лают, перебегают с места на место, лихо красуясь перед зрителем и явно наслаждаясь своим изяществом и картинностью, держат на отлете пушистые хвосты, я оборачивался к Симу и Кэндлишу, смотрел, как неуклюже они бредут позади, сутулые, закутанные в пледы, на носу капля от вечных понюшек, — и думал, что куда приятней было бы оказаться в родстве с этими собаками, нежели с их хозяевами! Приязнь моя не встречала взаимности: в глазах собак я был существом слишком легковесным; лишь изредка они, бывало, подбегут, чтобы я накоротке их приласкал, или второпях лизнут меня мокрым языком — и снова спешат усердно служить своим обтрепанным божествам, своим хозяевам, а хозяева чаще всего без зазрения совести клянут их за глупость.
Словом, последние часы нашего путешествия, бесспорно, были самые приятные для меня да, я думаю, и для всех нас; и к тому времени, как нам пришла пора разойтись, между нами уже возникло известное дружелюбие и взаимное уважение, отчего расстаться было несколько труднее. Расстались мы часа в четыре пополудни на голом склоне холма; оттуда видна была лента Большого северного тракта, которого с этой минуты мне надлежало придерживаться. Я спросил, сколько должен своим спутникам.
— Ничего, — ответил Сим.
— Это еще что за вздор! — воскликнул я. — Вы меня вели, кормили, давали мне виски сколько моей душе угодно, а теперь не желаете брать денег!
— На то мы и подрядились, — отвечал Сим.
— Подрядились? — переспросил я. — Что вы хотите этим сказать, приятель?
— Мистер Сент-Ив, — сказал Сим, — это дело касается только нас с Кэндлишем да старой вдовы Гилкрист. И нечего вам спорить, понятно? Вы тут ни при чем.
— Милейший, — возразил я, — я не могу позволить, чтобы меня ставили в такое нелепое положение. Миссис Гилкрист мне не родня, и я не желаю оказаться у ней в долгу.
— Уж не знаю, что вы тут можете поделать, — заметил гуртовщик.
— Да просто возьму и расплачусь с вами, — отвечал я.
— Для всякой сделки нужны две стороны, мистер Сент-Ив, — возразил Сим.
— Вы хотите сказать, что не возьмете денег? — спросил я.
— Вроде этого, — отвечал он. — Потому как будет куда лучше, ежели вы прибережете свои денежки для тех, кому должны. Вы, мистер Сент-Ив, человек молодой, в голове ветер, но, ежели станете поосторожней да поосмотрительней, я так думаю, из вас еще выйдет толк. Вот только запомните крепко-накрепко: ежели кто в долгу, тому негоже деньги тратить попусту.
Ну что я мог на это возразить? Я проглотил его упрек, пожелал им обоим доброго пути и отправился один своей дорогой — к югу.
— Мистер Сент-Ив, — сказал мне на прощание Сим, — я не больно-то верю в англичан, но по совести скажу: сдается мне, есть в вас добрый корень.
ГЛАВА XI
БОЛЬШОЙ СЕВЕРНЫЙ ТРАКТ
Спускаясь с холма, я задумался об этих последних словах моего гуртовщика, они запали мне в душу. Я ни разу не обмолвился своим спутникам ни о том, откуда я родом, "и о моем состоянии, ибо среди их правил вежливости существовало одно, едва ли не лучшее — не задавать вопросов, и, однако, они без всяких колебаний признали меня за англичанина. Именно этим они, конечно, объяснили и некоторую необычность моего произношения. И мне пришло в голову, что если в Шотландии я мог сойти за англичанина, то в Англии, напротив, вероятно, сойду за шотландца. Если понадобится, я смогу без особого труда изобразить шотландский выговор; за время пути с Симом и Кэндлишем я накопил солидный запас диковинных словечек и, уж конечно, сумею так рассказать историю Туидиева пса, что любой попадется на эту удочку. А вот имя мое — Сент-Ив — едва ли годится для такой роли. Но тут я вспомнил, что в провинции Корнуэлл есть город под таким названием, подумал, отчего бы не выдать себя за его уроженца, и решил говорить, будто родился я в городе Сент-Иве, а образование получил в Шотландии. Что же до рода моих занятий, то поскольку я во всех областях равно был профаном и, назвав даже самую невинную, в любую минуту — могу быть изобличен, то и почел за благо обойтись вовсе без профессии. Просто я молодой джентльмен с достатком, отличаюсь складом ума праздным и оригинальным. Странствую по своей надобности, здоровья ради, от пытливости ума и из любви к веселым приключениям.