Он и в самом деле на удивление долго отпирал дверь; она — не только была заперта снаружи, но, казалось, замок не повиновался хозяину оттого, что им давно не пользовались, и, когда наконец Фенн посторонился и пропустил меня вперед, я еще с порога услыхал тот особый, не оставляющий сомнений звук, каким дождь отдается в пустых, нежилых комнатах. Прихожая, в которой я очутился, была просторная, квадратная, по углам стояли растения в кадках, выложенный каменными плитками пол был грязен, повсюду валялась солома, к столику красного дерева — единственной здесь мебели — когда-то прилепили прямо так, без подсвечника, свечу и дали ей догореть до конца; было это, по-видимому, давным-давно, ибо остатки оплывшего воска покрылись зеленой плесенью. Эти новые впечатления пришпорили мою мысль, и она заработала с особенной живостью. Я оказался запертым с Фенном и его наемником в нежилом — доме, посреди запущенного сада, за стеною густых елей — самая подходящая сцена для темных дел. Мне отчетливо представилось, как в прихожей поднимают сегодня две каменные — плиты и под шум дождя возница копает мне в подполье могилу, и, сказать по правде, такая картина сильно мне не понравилась. Я чувствовал, что пора отбросить шутки и объявить истинную причину моего вторжения, и уже подыскивал слова, с которых бы лучше начать, но тут у меня за спиной со" стуком захлопнулась парадная дверь, я быстро обернулся, уронив при этом палку из падуба, — и обернулся как раз вовремя, чтобы спасти свою жизнь.
Неожиданность нападения и непомерный вес моего противника сразу дали ему преимущество. В правой руке у него оказался громадный пистолет, и мне пришлось напрячь все силы, чтобы вновь и вновь отводить эту руку. Левой рукой Фенн так притиснул меня к себе, что я уж думал, он либо раздавит меня, либо задушит: Рот у него был разинут, лицо побагровело еще больше, он дышал тяжело, шумно, как животное. Поединок был столь же короток, сколь яростен и внезапен. Пьянство, от которого тело моего противника отяжелело и разбухло, уже подорвало его силы. Сделав еще одно могучее усилие, он едва не одолел меня, однако пистолет, по счастью, разрядился в воздух, и хватка его ослабла, железное кольцо рук разжалось, ноги подкосились, и он рухнул на колени.
— Пощадите! — тяжело выдохнул он.
Я был не только позорно испуган, но к тому же еще и потрясен; все мои утонченные чувства возмущались: так чувствовала бы себя благородная дама, оказавшись в лапах подобного чудовища. Я отпрянул, избегая его отвратительного прикосновения, схватил пистолет — даже и разряженный, он оставался страшным оружием — и замахнулся рукоятью.
— Пощадить тебя! — воскликнул я. — Пощадить эдакую скотину!
Голос его замер в ожиревшей глотке, но губы все продолжали отчаянно складывать слова мольбы. Гнев мой уже остыл, но отвращение не становилось меньше; мне гадко было смотреть на эту коленопреклоненную тушу и не терпелось избавиться от мерзкого зрелища.
— Перестань-ка паясничать, — сказал я, — смотреть на тебя тошно. Я не собираюсь тебя убивать, понял? Ты мне нужен.
На лице его выразилось облегчение и, я бы сказал, сильно его украсило.
— Все… все, что вам угодно, — сказал он. «Все» — великое слово, и в его устах оно заставило меня призадуматься.
— То есть? — переспросил я. — Ты что же, готов раскрыть мне все карты?
Его «да» прозвучало решительно и даже торжественно, как клятва.
— Я знаю, в этом замешан мсье де Сент-Ив; благодаря его бумагам мы напали на твой след, — сказал я. — Ты согласен вывести на чистую воду и остальных?
— Да… согласен! — воскликнул он. — Всех выдам, всю шайку, а там такие есть важные птицы — ой-ой! Я всех назову, я пойду в свидетели.
— Чтобы всех повесили, кроме тебя? Ах ты, гнусный негодяй! — не выдержал я. — Заруби себе на носу, я не шпион и не охотник за ворами. Я родня мсье де Сент-Иву, я пришел от него и действую в его интересах. Честное слово, мистер Берчел Фенн, вы попали впросак. Ну ладно, вставайте, хватит пресмыкаться. Вставай, ты, воплощение порока!
Он неуклюже поднялся. Мужество совсем ему изменило, иначе мне бы, пожалуй, все-таки несдобровать, а я, глядя на него, колебался, и, право же, не без оснований. То был закоренелый предатель: он пытался меня убить, и я сперва взял над ним верх, а потом изобличил и оскорбил его. Разумно ли оставаться в его власти? С его помощью я, конечно, буду продвигаться быстрей, но путешествие мое, конечно, станет куда менее приятным, и совершенно очевидно, что оно будет много опаснее. Короче говоря, я бы тут же умыл руки и распростился с ним, если бы не соблазн увидеть французских офицеров: ведь я знал, что они в двух шагах от меня, и, вполне естественно, мне не терпелось встретиться со своими соотечественниками. Но для этого прежде всего следовало пойти на мировую с мистером Фенном, что было не так-то просто. Для того, чтобы между двумя людьми могла завязаться дружба, каждый должен чем-то поступиться ради другого, а чем я тут мог поступиться? И что я о нем знал? Только то, что он заведомый негодяй, глупец и попросту отребье?
— Что ж, — заговорил я, — история вышла прескверная, и вспоминать ее, я думаю, вам не доставит особого удовольствия; да сказать по правде, я и сам рад бы забыть о ней. Так попытаемся забыть. Вот вам ваш пистолет, он дурно пахнет; суньте его в карман или где он там у вас хранился. Держите! А теперь давайте встретимся как ни в чем не бывало, будто в первый раз… Здравствуйте, мистер Фенн! Рад с вами познакомиться. Мне посоветовал к вам обратиться мой родич виконт де Сент-Ив.
— Вы это всерьез? — воскликнул он. — Вы и впрямь готовы скинуть со счетов нашу небольшую стычку?
— Ну, разумеется! — отвечал я. — Вы показали себя храбрым малым; можно не сомневаться, что в решающую минуту вам все нипочем. По этой маленькой стычке о вас ничего худого не скажешь, разве что сила ваша уступает вашему мужеству. Просто вы человек уже не первой молодости, вот и все.
— Бога ради, сэр, не выдайте меня виконту, — взмолился Фенн. — Я и впрямь малость напугался, но это только слова, сэр, сгоряча чего не сболтнешь… и забудем про это.
— Разумеется, — успокоил я его. — Совершенно с вами согласен.
— А из-за виконта мне почему неспокойно, сэр, — продолжал он, — как бы его не склонили чего решить второпях. Дело-то ведь мое денежное, лучше и не надо, только вот тяжелое, сэр… куда уж тяжелей. Оно меня состарило раньше срока. Сами видели, сэр, ноги у меня теперь совсем никуда. Ноги не держат и задыхаюсь — вот оно, мое слабое место. А в вас-то я ни чуточки не сомневаюсь, сэр; вы ведь настоящий джентльмен и не захотите ссорить друзей.
— Ну, разумеется, вы совершенно правильно меня поняли; я полагаю, мне незачем докладывать виконту о таких пустяках.
— И не взыщите за такую смелость, этим вы ему только угодите! — сказал он. — Я вас теперь век не забуду. Не желаете ли кружечку домашнего пивца? С вашего позволения! Вот сюда пожалуйте, я вам всей душой благодарен… всей душой рад услужить такому джентльмену, сэр, вы ж родня нашему виконт, знатный род, тут и впрямь есть чем гордиться! Осторожней, сэр, здесь ступенька. Надеюсь, виконт здоров? И мусью граф тоже?
О господи! Этот гнусный негодяй еще не успел отдышаться после яростного нападения на меня и, однако, уже льстил и фамильярничал, точно старый слуга, пестовавший меня с пеленок, уже пытался мне угодить разговором о моем знатном родстве!
Я прошел за ним через весь дом на задний двор, где возница под навесом мыл повозку. Он, должно быть, слышал выстрел. Он просто не мог не слышать: пистолет был лишь немногим меньше мушкетона, полностью заряжен и прогремел, что хорошая пушка. Возница слышал выстрел и оставил его без внимания, а теперь, когда мы появились из двери черного хода, на мгновение поднял голову, побледнел, и лицо его предательски выразило его чувства столь же недвусмысленно, как самая откровенная исповедь. Этот мерзавец ожидал увидеть одного Фенна; он ждал, что его позовут исполнить роль могильщика, которую я еще прежде отвел ему в моем воображении.
Не стану утруждать читателя подробным описанием моего визита в кухню: ни тем, как мы подогревали пиво с пряностями, и, кстати сказать, отлично подогрели, ни тем, как сидели и беседовали. Фенн — точно старый, верный, любящий вассал, а я… что ж, я так был восхищен его бесстыдством, что и передать не могу, и в скором времени это восхищение победило мою недавнюю враждебность. Сей редкостный плут мне даже полюбился. Его апломб был столь величествен, что я уже находил в этом негодяе своеобразную прелесть. Мне еще не доводилось встречать такого законченного мошенника; его подлость была столь же необъятна, как его брюхо, и в глубине души я полагал, что он столь же мало в ответе за одно, как и за другое. Он удостоил меня высшей откровенности — пустился рассказывать свою жизнь; поведал мне, что, несмотря на войну и на высокие цены, ферма никак себя не оправдывала; что «тут вдоль большака местность вся сырая да холодная», что ветры, дожди, времена года — все «как нарочно перепуталось»; что миссис Фенн больше нет в живых. Вот уже скоро два года как она померла. «А уж какая замечательная женщина была моя старуха, сэр, прошу прощения за такую похвальбу», — прибавил он в приступе смирения, Короче говоря, он дал мне случай наблюдать Джона Буля, если можно так выразиться, во всем его неприглядном естестве: алчный ростовщик, вероломный лицемер, и все эти свойства доведены до крайних пределов, — так что и небольшая встряска и волнение из-за нашей стычки в прихожей вполне того стоили.