Дворецкий совершенно меня успокоил.
— Мы уже давно вас ожидаем, и все для вас готово, — сказал он.
Так оно и оказалось. Для меня была приготовлена комната внушительных размеров; в окна с частым переплетом проникали последние отблески зимнего заката и смешивались с игрою жаркого пламени в камине; постель была постлана, фрак и прочее платье проветривалось перед огнем, и из дальнего угла комнаты навстречу мне, искательно и робко улыбаясь, выступил слуга, совсем еще юнец. Мечта, которая издавна жила во мне, казалось, наконец-то исполнилась. Все было так, словно я лишь накануне покинул этот дом и эту комнату; я воротился домой и впервые в жизни понял силу слов «родной дом» и «добро пожаловать».
— Все ли здесь так, как вы бы желали, сэр? — спросил мистер Доусон. — А это Роули, он в полном вашем распоряжении. Он еще не то чтобы совсем обученный камердинер, но мусью Поуль, лакей господина виконта, преподал ему кой-какие уроки, и есть надежда, что из него выйдет толк. Коли вам что понадобится, сэр, вы только извольте приказать Роули, а я почту долгом приглядеть, чтобы все исполнено было самолучшим образом.
Изрекши все это, величественный и уже ненавистный мне мистер Доусон удалился и оставил меня наедине с Роули. Могу сказать, что сознание мое впервые пробудилось в тюрьме Аббатства, среди мужественных и честных людей, являвших собою зрелище порою прекрасное, а порою трагическое, которые в ожидании часа казни лишены были всякого комфорта, и я никогда не знал роскоши и удобств, привычных для человека моего круга. Мне прислуживали только в гостиницах. Своим туалетом я долгое время занимался на военный лад, по большей части в траншее, да и то наспех, пока не заиграют сигнал к атаке. И не удивительно, что я поглядел на своего камердинера с некоторой даже робостью. Но тут же вспомнил, что если он мой первый камердинер, то ведь и я его первый господин. Мысль эта меня подбодрила, и голосом, исполненным уверенности, я потребовал ванну. Ванная комната оказалась тут же, за стеною; вода была нагрета с неправдоподобной быстротой, и в скором времени, запахнувшись в халат и наслаждаясь ощущением довольства и комфорта, я откинулся на спинку кресла перед зеркалом, а Роули со смешанным чувством гордости и тревоги, мне вполне понятным, приготовлял все необходимое для бритья.
— Вот что, Роули, — заговорил я, еще не решаясь вверить себя столь неопытному командиру. — Надежное ли это дело? Ты хорошо владеешь своим оружием?
— Да, милорд, — отвечал он. — Уверяю вас, ваше сиятельство, можете на меня положиться.
— Прошу прощения, мистер Роули, но для краткости не называй меня, пожалуйста, вашим сиятельством, когда мы с тобою наедине, — сказал я. — Говори просто мистер Энн, этого вполне достаточно. Так принято у меня на родине, и, я полагаю, тебе это известно.
Он поглядел на меня озадаченно.
— Но ведь вы такой же виконт, как виконт мистера Поуля, разве нет? — спросил он.
— Как виконт мистера Поуля? — со смехом повторил я. — Можешь быть совершенно спокоен, виконт мистера Роули ни в чем ему не уступит. Но видишь ли, так как я происхожу от младшей ветви, я прибавляю к титулу свое имя. Ален — виконт, а я — виконт Энн. И, называя меня мистер Энн, ты нисколько не погрешишь против этикета.
— Как прикажете, мистер Энн, — послушно отвечал юноша. — А вот насчет бритья, сэр, будьте благонадежны и ничего не опасайтесь. Мистер Поуль говорит, я очень к этому делу способный.
— Мистер Поуль? — повторил я. — По-моему, это совсем не французское имя.
— Нет, не французское, сэр, конечно, нет, милорд, — в порыве откровенности отвечал мой слуга. — Конечно же, нет, мистер Энн, никакое оно не французское. По-настоящему-то его уж, верно, зовут мистер Поул.
— Стало быть, мистер Поуль — камердинер виконта?
— Да, мистер Энн, — отвечал он. — У него тяжелая должность, очень тяжелая. Виконт уж больно привередливый господин. Вы, по-моему, не такой, мистер Энн, — прибавил он, доверительно улыбаясь мне в зеркале.
Роули можно было дать лет шестнадцать; был он строен, лицо имел приятное, веселое, осыпанное веснушками, а в глазах у него плясали задорные огоньки. Глядел этот плут и робко-просительно и восхищенно — выражение, которое сразу показалось мне знакомым. Я вспомнил свое отрочество, вспомнил свои страстные, давно миновавшие восторги и предметы этих восторгов, давно развенчанные или покончившие счеты с нашим миром. Помню, как жаждал я всякий раз служить очередному обожаемому мною герою, как говорил себе, что рад бы пойти за него на смерть, и насколько значительней и прекрасней они мне казались, чем были на самом деле. И сейчас, глядя в зеркало на лицо Роули, я словно улавливал в нем чуть приметное отражение, отблеск того света, которым озарена была моя юность. Я всегда утверждал (отчасти наперекор своим друзьям), что прежде всего я человек бережливый и, уж конечно, нипочем не расстанусь с такой великой ценностью, как мальчишеское преклонение.