- Скажу, что это прямой вызов на бой, сэр Бинго - ответил сквайр. - Когда дама роняет перчатку, джентльмену остается только уронить платок.
- Как вы стараетесь все перетолковать, мистер Моубрей, и притом всегда в мою пользу, - с достоинством сказала леди. - Я полагаю, мисс Мария сочинила свой рассказик вам в угоду. Миссис Диггз будет вполне права, если станет сетовать, что я ввожу ее дочь в общество людей, поощряющих такое поведение.
- Ну-ну, миледи, " - вмешался председатель, - не стоит обращать внимание на шутку. Рисунок же действительно превосходен, и поэтому я просил бы вашу милость удостоить нас своим мнением - совместимо ли с приличиями для нас пойти навстречу этому кавалеру?
- По-моему, - сказала леди, лицо которой еще пылало гневом, - кавалеров у нас и так достаточно; жаль, что у нас гораздо меньше джентльменов. Вот поэтому дамам на Сент-Ронанских водах, пожалуй, и делать нечего.
Такого рода намеки безотказно действовали на сквайра, который умел показать свою воспитанность, когда хотел. В конце концов ему удалось умиротворить миледи. Но, сменив гнев на милость, она потребовала, чтобы впредь он в обеспечение своей учтивости приводил сюда свою сестру, иначе она не будет больше доверять ему.
- - Миледи, - ответил Моубрей, - Клара чуточку своевольна, и вашей милости придется самой заняться ее приручением. Что бы вы сказали, если бы мы затеяли поездку в мое старое логово? Конечно, в доме холостяка нечего ждать порядка, но Клара сочтет честью...
Леди Пенелопа с радостью приняла предложение устроить пикник и, вполне примирившись с Моубреем, стала расспрашивать, может ли она пригласить и неизвестного художника, "если, разумеется, - добавила леди, оглядываясь на Дайну - он человек порядочный".
Дайна поспешила уверить леди, что "джентльмен, живущий у Мег Додз, насквозь джентльмен и, кроме того, прорисованный поэт".
- Прорисованный поэт? Да что ты. Дайна! - воскликнула леди Пенелопа. - Ты, верно, хочешь сказать - "прославленный поэт"?
- С вашего позволения, вы совершенно правы, ваша милость, - ответила Дайна, приседая.
Веселый трепет нетерпеливого возбуждения тотчас охватил всю партию синих чулков; впрочем, для враждебной партии такая новость тоже не была вовсе безразлична. Первые, то есть синие чулки, принадлежали к тем, кто, подобно юному Асканию, всегда надеется наткнуться на редкостную дичь, хотя чаще им удается вспугнуть всего лишь какую-нибудь скучную личность <Асканию было одинаково любезно то и другое - "Optaf aprum, aut fulvum descendere monte leonem" (Он желал, чтобы с горы спустился кабан или рыжий лев (лат.).), но современные троянцы гораздо привередливей на охоте, чем был он. (Прим, автора.)>. Остальные, покинув дома свои обычные дела и интересы, радовались случаю превратить самое обыденное происшествие в событие чрезвычайной важности.
- Прославленный поэт! - говорили принадлежавшие к первому роду. - Кто бы это мог быть?
Перебирали все имена, обследовали всю Великобританию, от холмов Шотландии до озер Камберленда и от Сиднемского луга до Сент-Джеймсской площади, и в поисках имени, соответствующего такому сильному эпитету, доходили даже до берегов Босфора.
- Ведь он не только пишет дивные стихи, но и рисует бесподобно! Кто бы это мог быть? - вопрошали они.
А прочие бездельники, за отсутствием собственной догадки, подтягивали хором:
- Кто же, кто же это?
Винный клуб, куда входили самые избранные и самые стойкие приверженцы сквайра Моубрея и баронета, джентльмены, коим не под силу отказаться о г бутылки кларета, чтобы приберечь ее для завтрашней пирушки, и коим нет никакого дела до вышеупомянутых изящных искусств, - этот Винный клуб тоже ухитрился на свой манер заинтересоваться художником.
- Знаете, баронетик, - говорил сквайр, - это тог самый малый, которого мы с вами видели внизу, у Ивовой заводи, в субботу. Он одет довольно порядочно и забросил двенадцатифутовую леску одной рукой - наживка упала на воду легче пушинки.
- Уф! - словно пес в слишком тесном ошейнике, выдохнул в ответ собеседник.
- Мы еще видели, как он вытащил лосося, - продолжал Моубрей. - Помните, отличная была рыбина, с отметинами на жабрах, весом, пожалуй, фунтов на восемнадцать.
- Шестнадцать, - со всеми признаками удушья проворчал сэр Бинго.
- Вранье, Бинг, - заявил его приятель. - Восемнадцать, а не шестнадцать!
- Нет, шестнадцать, черт побери! - каркнул баронет.
- Поспорим на дюжину бутылок с голубой печатью для всей компании? предложил сквайр.
- Нет, будь я проклят! - прохрипел баронет. - Только для наших.
- Идет! - промолвил сквайр.
- Идет! - ответствовал баронет, и оба вытащили красные записные книжки.
- Кто же будет судьею в споре? - спросил сквайр. - Сам великий поэт, я полагаю? Его ведь собираются пригласить сюда. Впрочем, наши кривляки ему, наверно, придутся не по нутру.
- Сам напишу ему, Джон Моубрей! - сказал сэр Бинго.
- Это вы-то, баронет? Вы напишете? Черт побери, меня не надуешь! Где вам! - усомнился сквайр.
- Напишу! - прорычал сэр Бинго более членораздельно, чем обычно.
- - Да ведь вы не умеете! - заявил Моубрей. - Кроме тех прописей, за которые вас секли в школе, вы во всю свою жизнь не написали ни строчки.
- Умею и напишу! - сказал сэр Бинго. - Два против одного - напишу!
На этом дело остановилось, так как комитет приступил к бурному обсуждению наиболее приличного способа вступить в сношения с таинственным незнакомцем, и мистер Уинтерблоссом своим когда-то звучным, а теперь, на старости лет, весьма пискливым голосом уже взывал к собравшимся: "К порядку! К порядку!" Оба героя вынуждены были умолкнуть и, навалившись локтями на стол, могли лишь кашлем и зевотой выражать свое равнодушие к обсуждаемому предмету. Все прочие спорили так, словно дело шло о жизни и смерти.
- Необходимой подготовкой к приглашению, - высказалась леди Пенелопа Пенфезер, - должен стать визит, который от лица всех нас нанесет художнику кто-нибудь из джентльменов - например, мистер Уинтерблоссом, если он согласится взять на себя этот труд.
Мистер Уинтерблоссом выразил свое полное согласие с мнением миледи: он, конечно, рад был бы представлять общество, собравшееся на Сент-Ронанских водах. Однако, идя к художнику, надо подняться на холм. Миледи известно, что подагра, этот жестокий враг мистера Уинтерблоссома, только и ждет, как бы напасть на него. Для того чтобы лететь по приказу дам, здесь, наверное, найдутся другие джентльмены, моложе и достойней его - старого Вулкана. Он может указать хотя бы на храброго Марса или красноречивого Меркурия.
Тут мистер Уинтерблоссом отвесил по поклону в сторону капитана Мак-Терка и преподобного Саймона Четтерли. Затем он откинулся на спинку кресла и стал потягивать свой негус с самодовольной усмешкой человека, который тремя изящными фразами отделался от хлопотливого поручения. При этом он, вероятно по рассеянности, сунул в карман рисунок, который, обойдя стол, вернулся к председательскому месту, откуда началось его путешествие из рук в руки.
- Шорт побери, сударыня, - сказал капитан Мак-Терк, - я шитал бы шестью подшиниться приказу вашей милости, но, клянусь, я никогда не хожу первый ни к кому, кто до этого не бывал у меня, разве что с вызовом от лица своего приятеля или с чем-нибудь в этом роде.
- Гляньте-ка на нашего знатока, - сказал сквайр баронету. - Он собирается прикарманить рисуночек.
- Ну-ка, Джонни Моубрей, выложи это ему напрямик, - шепнул баронет.
- Благодарю покорно, сэр Бинго, - также шепотом ответил сквайр. Уинтерблоссом нам под стать, хоть и постарел изрядно. Он не потерпит таких шуток. У него еще сохранилась пара уогденских пистолетов, которые славно служили ему в свое время. В стог сена он попадет не хуже любого из нас. Впрочем, погодите, теперь они взялись за пастора.
В самом деле, гости всем скопом старались уговорить мистера Четтерли нанести визит неведомому гению. Однако, хотя он улыбался и мялся и никак не осмеливался произнести слово "нет", он все-таки смиреннейшим образом попросил разрешения отклонить от себя эту миссию.