Танк, грохоча, мчался по предместью – мимо крашеных дощатых заборов, облепленных объявлениями. За заборами, в окружении убогих садиков, подслеповато щурились низенькие домики – перезимовали, бедняжки.
Танк всполз на насыпь и двинулся по шоссе. Белые бетонные плиты уходили под гусеницы, одна за другой, одна за другой… Скорость держали приблизительно сорок парасангов в стражу – небольшую. Ранние дачники, катившие в свои садоводства что-то окучивать, боязливо объезжали танк.
Впереди вырос указатель – «ВАВИЛОН» и «ВАВИЛОН» перечеркнутый. Танк приближался к городской черте.
Гигантская черная статуя Матери-Наны на холме приветственно разводила руками громадные груди, встречая путника на подходе к Великому Городу.
Через четверть парасанга от Матери-Наны показалось орлиное гнездо – пост дорожной полиции. Перед постом тянулся долгий хвост легковушек. Блюстители порядка неспешно снимали штрафы. Какой-то суетливый красномордый мужичок совал все новые и новые документы. Полицейский с тупой сосредоточенностью вникал в печати и фотографии.
И вдруг все разом подняли головы и замолчали. Пакор остановил танк, не глуша мотор. Ахемен высунулся из люка, прокричал:
– Какие-то проблемы, мужики?
Полицейский приложил руку в белой краге к каске, покачал головой. Красномордый мужик приоткрыл рот, зачарованно глядя на пушку. Кто-то из хвоста скорбной очереди за штрафами вдруг взвизгнул мотором и рванул по шоссе, прочь от орлиного гнезда. Машина была белая, холеная, обтекаемой формы – дорогая модель. Номер, конечно, засечь не успели.
Ахемен злорадно отсалютовал полицейскому и втиснулся обратно на сиденье. Танк неспешно двинулся дальше.
– Слушай, – сказал вдруг Ахемен, – а куда мы едем, а?
– Понятия не имею, – отозвался Пакор.
– Мы ведь только мотор?.. – спросил Ахемен беспокойно.
– Вот именно, – сказал Пакор.
Впереди начинались бесконечные «спальные» кварталы Кандигирру и Новой Шуанны.
– То есть как – не остановился?!. То есть как – снес КПП?!. (Хотя видел уже, что да – разворотил, что твою оладью). Под трибунал, блядь, пойдешь!..
Первогодок, освобожденный от каски и автомата, с подбитым уже глазом, угрюмо спросил: под гусеницы надо было бросаться или как?..
Высокородный Санбул был сильно прогневан. Воинскую часть охватила тревога. Яростно заматерились по радиотелефонам начальственные голоса. Немедленно передать в штаб округа!.. Вызвать войска спецназначения!.. Вы понимаете, что это значит?.. В какую сторону они направились?.. Что значит – уточняется?.. Под трибунал, блядь, пойдешь!..
Рядовые и сержанты к событию отнеслись сдержанно. Даже как будто с одобрением. Вызнавали подробности, обсуждали, упреждая, грядущее развитие. Кое-кто осуждал. Но была во всем случившемся какая-то глубинная, внутренняя логика. Закономерность. Сермяга в этом была. И это очень ощущалось.
«Не замечали ли вы в последнее время за старшим сержантом Пакором какой-либо странности? В настроениях, рассуждениях?.. Может быть, в пристрастиях?.. Принимая во внимание его увечье…»
«Никак нет, господин штатный психолог части. Странности есть, но только не в Пакоре. Они…» – широкий, обводящий вокруг жест.
«Пофилософствуй мне тут!..»
И по морде, натурально. Да ну еще, разговаривать с ними, с ублюдками.
– Ну, народ!.. – с легким восхищением проговорил Пакор, когда танк торжественно, будто в помпезной патриотической опере, всполз на Поклонную Гору и оттуда, как с насеста, уставился круглым глазом орудийного дула на обитателей Новой Шуанны. Обитатели клубились возле пивной бочки и ничему, кажется, не удивлялись.
– Тут вообще другие люди какие-то, – отозвался Ахемен. – Не замечал?
– Чего не замечал?
– Как пересядешь на Шуанскую ветку метро – так все меняется. Даже рожи будто не вавилонские.
– Сынок, – сказал Пакор, направляя танк под уклон: постояли на Поклонке – и будет. – Я десятый год гляжу на мир вот в эту щель, а в метро не ездил – фью!.. Тогда еще и ветку эту Шуанскую не открыли, метро обрывалось на площади Наву…
Вспахивая грязь, танк миновал пивную бочку и степенно двинулся в потоке траков-дальнобойщиков по Объездному Кольцу. Траки глядели на танк свысока.
– Куда мы теперь, а? – спросил Ахемен.
– Тебе что, не нравится?
Ахемен неопределенно пожал плечами.
– А ты где родился, Пакор? – спросил он вдруг.
– В роддоме, – поведал Пакор.
– Нет, серьезно.
– Говорю: в роддоме.
– А я в Вавилоне.
– Ну и я в Вавилоне.
Траки сворачивали в объезд Великого Города. Пакор уверенно направил танк в сторону Ворот Иштар, казавшихся отсюда хрупкими, почти хрустальными: темно-синий изразец, тонкие зубцы поверху, узкий проход между двух длинных глиняных стен – от кого они могут теперь оборонить?
– Я мар-бани, – неожиданно сказал Пакор.
– Брешешь!.. – Ахемен даже подпрыгнул от удивления. Толстый Пакор с простецкой мордой, с ручищами грузчика – аристократ древней крови?..
– На фига?.. – удивился Пакор. – Хочешь, я тебе и дом покажу.
– Покажи…
Ворота Иштар приближались. Сонные тучные быки и мрачноватые единороги глядели друг на друга, чередуясь на створах ворот. Следом шествовали синебородые кучерявые воины в длинных, неудобных одеждах.
– Ты кого выбираешь? – спросил Ахемен.
Пакор мельком глянул на ворота.
– Единорога.
– Тогда я бык.
Пакор хмыкнул.
– С яйцами легко быть быком.
Ахемен слегка покраснел.
Танк втиснулся в узкий створ ворот, сбив зеленоватый изразец на одном углу. Дальше стены расступались – и поплыли, сменяя друг друга, широкоплечие мужские фигуры с копьями и мечами в неестественно мускулистых руках.
Танк двигался неспешно, в странном созвучии их архаическому, бесполезному сейчас ритму: раз-раз, раз-раз…
Дорога Иштар была пуста, только древние воины на изразцах и два дезертира в танке. Раз-раз, раз-раз… Голубое небо месяца адарру выгнулось над ними, распахнув кладовые света, дрожащее от сострадания: беззащитность и хрупкость – о человек…