Я не стал ее смешить. Мне было не до смеха.
Наши кресла были рядом, пожалуй, слишком рядом. На такую близость с существом другого пола я отваживаюсь не сразу. Порой на это уходят недели, а то и месяцы. Я попросил плед.
Хорошенькая stewardess с полными ногами заботливо укрыла меня синим пледом. «Наталия», прочел я на бейджике, приколотом к ее блузке, когда тот оказался прямо перед моим носом (похоже, все-таки, «Givenchy», решил я, принюхавшись). Лучше бы накрыла пледом сибирячку, подумалось мне, с головой, и свои полные ноги.
Пробовал читать — не читалось, пытался спать — не спалось: то сибирячка протирала пупок, то «Наталия» вызывалась поправить мой плед и предлагала прохладительные напитки. Да разве ж способны, думал я, напитки охладить меня — разве что, горячительные, в большом количестве.
Охладила посадка: мой гайморит (или синусит?) дал о себе знать; от боли в висках я вцепился в подлокотники. Слава Богу, сибирячка ничего не заметила: она была занята своим пупком, ремень безопасности причинял ей неудобства.
— Вот я и в Сибири, — говорю (когда самолет приземлился).
— Что ж привело вас в наши края? — спрашивает сибирячка.
— Астафьев, — отвечаю.
— «Царь-рыба», — сухо сказала она.
— Читали?
— Проходили.
ЕМЕЛЬЯНОВО
СИБИРЬ
Ее встречал в аэропорту сибиряк. Вдвое моложе меня. И вчетверо симпатичнее. (Может, брат? хотя, братьев так не целуют.)
Какая, думаю, досада, ведь я совсем уже было хотел предложить ей… (Впрочем, теперь моя любезность превратилась бы всего лишь в вежливость.)
Меня тоже встречали (с машиной, как и было обещано). Мужик с табличкой «Балтика». Знают, подумал я, с горечью, кого спонсировать (двое знакомых литераторов скопытились от пивного алкоголизма).
Лишившись спутницы, я ощутил на заднем сиденье машины внезапное чувство одиночества (водитель не в счет).
Отвлекла Сибирь, за стеклом.
— Как у вас, право, неровно, — сказал я.
— Сопки, — ответил водитель.
Не слишком ли много, думаю, новых впечатлений в один день: самолет, дреды, сопки, пирсинг в пупке?
Ехали по Сибири минут сорок (академический час). Водитель успел прочесть мне весьма содержательную лекцию о городе и крае: история, административно-территориальное деление, население, этносы, климат, флора и фауна, природные ресурсы, экономика, бизнес, культура (краевед, однако, думаю).
Но, видит Бог, я ехал не за знаниями…
КРАСНОЯРСК
ЗДОРОВЕННЫЙ СИБИРСКИЙ МУЖИК
Действительно: и за Уралом тоже живут люди (так в свое время, очень давно, в прошлой жизни, меня удивил Свердловск, вообще Урал) — не хуже нашего живут. У них есть автобусы, там, магазины, парикмахерские. Женщины тоже есть. Много симпатичных. Гостиницы есть, в одну из них меня привезли: «Огни Енисея».
Я совершил, так сказать, восхождение от абстрактного к конкретному: теперь моя страна вплоть до Красноярска (включительно, разумеется) населена людьми. Когда-нибудь (чем черт не шутит) я населю ее еще дальше на восток. Почему бы и нет?
В гостинице меня встретил здоровенный сибирский мужик. Трогательный такой. Мужик сказал, что мы не виделись пять лет.
— Я буду в твоем распоряжении все время, что ты будешь в Красноярске: спутником и проводником (Вергилием, думаю; и собутыльником). И собутыльником, — говорит А* (его зовут А*, кстати).
Поднялись в номер, хороший номер (лучше, чем у меня дома; три дня поживу как человек, — отмечаю). Подошел к окну. Внизу бежал Енисей, быстро (на север, полагаю), за рекой желтели сопки, красивые. Я сказал, что очень хочу туда, на другой берег, в сопки. Но А* ответил, что туда нельзя. Нельзя одному. Вообще нельзя. Там клещи, медведи и местные.
— Но Енисей-то потрогать можно? — спрашиваю. (Одна знакомая называет меня тактильщиком, за то, что я люблю трогать, да, она так и говорит: ты тактильщик!)
— Потрогать можно. Но сначала — Астафьев, — отвечает.
Астафьев так Астафьев. Поехали — в какой-то Mix-Max.
— До последней минуты не верил, что ты приедешь, — сказал А*.
— Я не мог не приехать, — говорю.
— Но денег не много. Не много дадим, — отвечает.
— Видит Бог, я приехал не за деньгами.
— ?
— Мы не виделись пять лет, я ни разу не летал на самолете, никогда не видел сопки, не трогал Енисей (и дреды). Наконец, мне ** лет, я написал дрянную пьесу, и от меня ушла любимая, еврейка (на четверть, впрочем; В* говорит, что это много), но это уже детали…
— Красивая?
Я не ответил (я не отвечаю на дурацкие вопросы).
— Они умеют это делать, — продолжил А*. — Еврейки занимаются этим уже пять тысяч лет.