— Сопки красивые.
— Чехов, — говорит, — в каждом городе непременно посещал бордель, — и внимательно на меня смотрит.
Я, признаться, несколько смутился; даже не знал, что ему и ответить, разве, сказать, что еще не посещал.
Выручил А*. Он подошел ко мне с прелестным юным созданием возраста Джульетты и сказал:
— Это моя дочь. Она за тобой присмотрит.
Мой собеседник был явно разочарован. Он, очевидно, тоже имел охоту за мной присматривать. Разумеется, я остался под надзором юного создания.
Не успел я сесть, как заметил, что за мной еще кто-то наблюдает.
На меня смотрела маленькая девочка, лет пяти, в упор, оценивающе. Я улыбнулся. Девочка подошла ко мне и, дотронувшись до меня, заговорила. Рассказала, что у нее умер дедушка. И о том, как она его любила. А я сказал ей, что у меня уже все дедушки умерли. И, что я их тоже очень любил.
Да. Мне дали премию. Прилюдно называли писателем. Подарили цветы, почему-то в горшке.
— Это мы с мамой цветы покупали, — сказала девочка.
— Красивые, — сказал я и подарил ей самый лучший.
— Ты придешь к нам домой сегодня? — спросила она.
— Боюсь, что у меня не получится, — отвечаю.
— Почему?
Мне не пришлось врать. Подошла женщина и, извинившись, взяла девочку за руку. Чтобы увести, очевидно. Мама, полагаю. Я подарил ей цветок.
И дочери А* подарил: за надежный присмотр…
Я раздал все цветы, женщинам, всем подряд, молодым и старым. В горшке, благо, было много цветов. Досталось даже жене и дочери А*, другой (не повернулся бы язык назвать ее старшей). Им же достался горшок.
КРАСНОЯРСК
— Я не пойду с тобой в оперный театр (на торжественный концерт, посвященный 85-летию со дня рождения В. П. Астафьева), я там усну, — сказал А*. — К тому же, я отдал свои пригласительные дочкам — они любят. Ты тоже сходи — ты любишь, — с этими словами он протянул мне бумажку, пригласительный, очевидно.
— А чего там будет? — спрашиваю.
— Будет то, чего Петрович любил.
— А Петрович любил классическую музыку?
— Любил, Петрович все любил.
Меня вызвался проводить в оперу мальчик, приятный молодой человек. Мы не виделись пять лет. Он нисколько не изменился: все такой же молодой, все такой же приятный. Тот же грустный взгляд и романтический шарф. Впрочем, вру, шарфа, кажется, больше не было. Зато была борода, у мальчика отросла борода. (Лично я, признаться, никогда не носил шарфа, может, потому что всегда ходил в бороде, разумеется, с тех пор, как она у меня начала расти, — от шарфа борода чешется.)
— Поздравляю, — говорит.
— Спасибо, — отвечаю.
— Я тоже эту премию получал, давно… — сказал он со вздохом.
Поехали на троллейбусе (или в?.. троллейбусе).
— Как, — спрашиваю, — вообще? в смысле, жизнь?
— Денег, — отвечает, — нет.
— Работать, — говорю, — не пробовал?
— ?
Едем, в оперу.
— Вот это, — показывает, — мое любимое кафе. Я тут постоянно сижу, стишки, — говорит, — пишу.
— Здорово, — отвечаю.
До концерта оставалось немного времени, и я решил зайти в гостиницу, принять, например, душ.
В ДВЕРЯХ
ГОСТИНИЦА
Хорошенькая горничная улыбнулась мне:
— Можно я уберусь у вас?
Я оборачиваюсь. Растерянно осматриваю свой номер. Ни соринки, покрывало на постели как струна, тапочки в рядок (будто живет китаец).
СЛУЧАЙ
Живу как-то в гостинице. У соседа есть покрывало на кровати, а у меня — нет. Меня это, естественно, раздражает. Спрашиваю у горничной:
— Почему у него есть, а у меня нет?!
Отвечает:
— Вы опрятный, а ваш сосед — засранец. Если ему покрывало не дать, то он все одеяло замусолит. А у нас покрывал мало: на всех не хватает.
В ДВЕРЯХ
ГОСТИНИЦА
— Конечно, — улыбаясь в ответ, говорю я, — убирайтесь, пожалуйста. Я как раз собрался уходить, в оперу.
— Приятного отдыха, — сказала она, пытаясь обойти меня.
Я поспешил пропустить хорошенькую горничную и врезался — в пылесос. Мы вместе кинулись поднимать пылесос… (Кстати, от нее приятно пахло стиральным порошком.)
Я поблагодарил милую девушку с такой теплотой, с какой, полагаю, вовсе не принято благодарить горничных, и пошел в оперу (право, вы бы только знали, чего мне это стоило).