Чувствительным лауреатом.
Итак, лауреаты (с вашего позволения). Не берусь назвать все их возможные подразделения, перечислю лишь типические:
Гордые лауреаты,
Тщеславные лауреаты,
Жадные лауреаты,
Бедные лауреаты.
Дальше, возможно, идут:
Занятые лауреаты,
Благодарные лауреаты и (соответственно)
Неблагодарные лауреаты.
Впрочем, думаю, можно благополучно объединять в себе одновременно несколько типов, равно, как и, полагаю, все вышеперечисленные разом.
— Потому что мне здесь лучше… — ответил я ему.
СЕРДОЛИК
КРАСНОЯРСК
— Представляете, — сказала она, когда мы сели за стол (а мы сразу сели, мы, собственно, за этим и приехали, чтобы сесть за стол, — А* говорит: поедем ко мне, там жена чего-то наготовила, выпьем), — я сегодня нашла сердолик, который потеряла в тот день, когда сюда приехала. Пятнадцать лет он пролежал под плинтусом у входной двери. Это знак. Должно было что-то произойти. И вы приехали. Муж мне все уши вами прожужжал, он мне пять лет говорил о вас. И именно в этот день я нашла сердолик.
У нее был приятный акцент: мягкая «л». Она румынка, сказал А*. Где ты ее откопал, спрашиваю. Тот рассказал, вкратце. Выпили.
Я сказал, что умею материться по-румынски (у нас была многонациональная рота, в армии).
Пришли обе дочки. Посмеялись, поели. А мы выпили.
Я немного влюбился в младшую. На еврейку, говорю, похожа. А на кого она должна быть похожа, отвечает А*, я ведь еврей (на четверть, впрочем). По маме, говорит. Выпили, разумеется.
Дочки ушли. Гулять, полагаю.
— А позвольте полюбопытствовать, — спросила жена А*, — какая из дочерей вам больше понравилась? Думаю, младшая, — ответила она сама себе. — Только она еще маленькая, ей всего четырнадцать. (Цитирую: «И отдал за него свою одиннадцатилетнюю красавицу дочь», — «Декамерон», впрочем.)
— Моей, — говорю, — тоже четырнадцать.
Стали прощаться (наутро у меня был самолет).
— Обязательно приезжайте к нам еще, — сказала жена А*.
— Непременно, — отвечаю, — приеду. Свататься.
А* обнял меня с таким жаром, что я невольно подумал: не остаться ли, раз мне так рады…
Впрочем, в тот же вечер, лежа в постели, рассудил: это правильно, что я уезжаю — мне здесь слишком хорошо, я могу избаловаться. Даже стало немножко стыдно.
В САМОЛЕТЕ
При первом же взгляде на милую девушку я решил в своем воображении, что она не замужем, более того — она не сибирячка. Нечего было и думать о том, чтобы заговорить. В ней не было и грамма той открытости, что отличает, как я успел узнать, сибирячек.
Во мне ее тоже нет.
Девушка положила на среднее кресло сумочку. Тем самым, я полагаю, давая понять, что между нами должна быть соблюдена дистанция.
Я не особенно и смотрел на нее, больше доверялся воображению. (Зачем смотреть, мне, обладающему столь сильной фантазией?)
Принесли завтрак. Ели мы молча, невероятно чопорно, стараясь не смущать друг друга лишними взглядами.
Стали предлагать напитки, спиртные в том числе. Девушка взяла белого вина, я — красного.
После завтрака она уткнулась в журнал. Мне же читать не хотелось. Раз уж вино не в состоянии развязать наши языки, подумал я, то ничего другого не остается, как попытаться уснуть.
Хорошенькая stewardess принесла мне плед и носки (в самолете было холодновато). Я протянул руку, чтобы взять их (стараясь — не дай Бог — не задеть девушку с журналом). В этот момент самолет качнуло, я потерял равновесие и схватил stewardess за…