Ранним утром я вернулся к себе на квартиру и оказалось, что Инсент уже ушел. Он почти всю ночь вещал перед хозяйкой дома, не давая бедняге уснуть, так что она выглядела вялой и измученной.
— Он такой чувствительный, этот парнишка, — пробормотала вновь, засыпая на ходу. — Да, совсем не то, что эти сириане. Вы с ним земляки, да? Он так сказал.
И этим мне пришлось довольствоваться.
Когда Инсент вернулся в полдень, он был так упоен собой, что даже меня не узнал. Он посетил Кролгула и Колдера, мимоходом нанес визит в соседний городишко, жители которого «созрели, чтобы понять правду», и когда наконец буквально влетел в комнатенку на верхнем этаже дома, где я его ждал, то в знак приветствия поднял сжатый кулак, глаза у него были остекленевшие и напряженные.
— «Со мной, против меня», — декламировал он, не в силах остановиться. Инсент мерил крупными шагами комнатушку, его несло по инерции, как было все эти дни.
— Инсент, — приказал я, — а ну-ка сядь.
— «Со мной, против меня!»
— Инсент, перед тобой Клорати.
— «С мной, п'р'т'в меня».
— Здесь Клорати!
— О, Клорати, привет, рад служить, вся власть…. Клорати! Я вас сразу и не узнал! О, прекрасно, я должен вам рассказать… — И тут же с улыбкой вырубился на моей кровати.
Тогда я ушел из дому. Я договаривался с Колдером и его ребятами провести наше «противостояние» в каком-нибудь шахтерском клубе или другом их месте встречи; но, по наводке Кролгула, Инсент, не спросив разрешения Колдера, а только поставив его в известность, снял для этой встречи помещение для судебных заседаний в здании суда. Там обычно волиенцы пытали и приговаривали аборигенов за разные мелкие нарушения закона и непослушание. Инсент распространил всякого рода памфлеты и листовки по всему городу под лозунгом «Вызов тиранам».
Я сам пошел к Колдеру, он оказался у себя дома, в компании единомышленников. Он был сердит и внушителен.
Я сказал ему, что, на мой взгляд, наше «противостояние» следует отменить, и что мы — он, я, Инсент, Кролгул и человек десять представителей шахтеров — должны неформально встретиться в его доме или в кафе.
Но с тех пор, как я видел его в последний раз, Колдер впал в риторику. Его взбесило, что «те, у власти» «обманули» его, заменив один из их клубов на место для вынесения приговоров, которое для них связано с гегемонией Волиена; он был зол на себя за то, что пошел на поводу у Инсента, а Инсенту Колдер не доверял, когда тот был вне его компании; еще его разозлил Кролгул, который в присланном сообщении объявлял, что не имеет ничего общего с последними махинациями Инсента, и теперь Колдер воспринимал меня как сообщника Инсента.
— Вы с ним земляки, — заявил он мне.
Я сидел под злыми взглядами десяти пар холодных, неподвижных глаз волиенаднанцев.
— Да, ну и что, — это не обязывает меня отвечать за все, что он сделает.
— Вы утверждаете, что вы с Инсентом из одного места, которое находится очень далеко, но вы не видитесь с ним с глазу на глаз и не знаете, что он тут вытворяет?
— Колдер, — заговорил я, — мне бы хотелось, чтобы вы мне верили. Я не имею ничего общего с этими новыми договоренностями, я считаю их ошибочными.
Но все было впустую; он, как и все остальные, за несколько часов уже наслушался искренних пламенных речей Инсента.
— Мы встретимся с вами в том месте, в комнате волиенцев. Да. Мы там встретимся с вами, и пусть истина восторжествует! — прокричал Колдер и обрушил на стол свой громадный кулак — таков тут общепринятый ритуал, завершающий дискуссию.
Итак, это должно будет произойти.
Кролгул скромно держится в тени. Инсент еще спит, но мечется по постели, улыбается и время от времени что-то бессвязно вещает, после чего снова падает на спину с улыбкой: ему явно снится «противостояние» — которое, как я опасаюсь, вряд ли закончится по-хорошему.
И вот что произошло.
Долгий сон Инсента перешел в качественно другую фазу: парень стал вялым и отяжелевшим. Медленно просыпался, какое-то время не мог прийти в себя. Ошеломленный, не сразу вспомнил, что было перед тем, как он заснул. Куда девался «динамичный», полный жизни, страстный конспиратор? Наконец он собрался с силами, сполз с кровати и пробормотал:
— Кролгул… мне надо к Кролгулу.
— Зачем?
— То есть как зачем? — искренне изумился он.
— Вот именно — зачем? Тебе вообще не надо иметь ничего общего с Кролгулом.
Инсент снова упал на постель и смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
— Через несколько минут нам с тобой пора идти в здание суда, в комнату номер три, на переговоры с Колдером и его товарищами.
Он затряс головой, как будто отгоняя гудящие мысли.
— Которые, кстати, организовал ты, — добавил я.
— Клорати, — теперь это был прежний Инсент, неуверенный в себе, до упрямства честный, — по-моему, я немного спятил, а?
— Да, было такое. Но прошу тебя — постарайся сохранить то состояние, в котором ты сейчас, потому что нам надо идти на этот так называемый допрос, или противостояние.
— Что вы со мной сделаете?
— Ну, если сумеешь удержаться в нынешнем состоянии, — ничего. Иначе как бы тебе не пришлось пройти через Общее Погружение.
— Но ведь это ужасно, да?
— Будем надеяться, что до этого не дойдет.
Зал заседаний (полное название — Зал судебных заседаний администрации Волиена) устроен так, чтобы были соблюдены все принципы справедливости: тут правый — тут неправый, тут хороший — тут плохой, вот сидит подсудимый — а вот тот, кто выносит приговор. Это круглая комната, обшитая панелями из какого-то блестящего коричневого камня, так что все, что движется в ней, тут же отражается на стенах в виде тусклого сияния; с одной ее стороны стоит сам аппарат осуждения: впечатляющее кресло, смахивающее на трон, а также вспомогательные, но тоже похожие на трон кресла, скамьи для обвинителей и свидетелей — большинство их обязаны относиться враждебно к жалким представителям аборигенов, располагающимся по другую сторону зала, где для них поставлено штук десять голых скамеек.
В этом организованном Волиеном суде предполагается две позиции; если словом позиция можно обозначить то, что всегда заканчивается однозначно: заключением в тюрьму и пыткой или уничтожением тех, кто сидит по одну сторону суда; те же, кто сидит по другую сторону, уходят домой, чтобы освежиться, подкрепиться и завтра с новыми силами вершить справедливость.
Но у нас тут было три позиции, и мы, не нуждаясь в доказательствах, инстинктивно направились туда, где стояли низкие скамьи, проигнорировав помпезность самого суда, и расставили эти скамьи в форме треугольника. Колдер с сопровождающими заняли места на одной скамье, Кролгул, немного поколебавшись, что выглядело, пожалуй, как симпатичная скромность, уселся в одиночестве на другой. На нем, как всегда, было надето несколько предметов одежды, в целом создававших впечатление униформы: скромная туника серого цвета, мешковатые, обвисшие повседневные форменные брюки, на шее серо-зеленый шарф, шарфами такого типа пользуются тут всегда, чтобы заслонять глаза от блеска еще не растаявших ледников и заснеженных участков. Он всем своим видом воплощал образ ответственного служащего.
Но на самом деле он был смущен. Потому что Инсент, его творение, следовал по пятам за мной — вялый, измученный, и вид у него был такой, будто парень под гипнозом или наглотался наркотиков. Подобное впечатление он произвел не только на Кролгула, но даже на волиенаднанцев. Колдер практически не сразу узнал лощеного и представительного Инсента в этом бледном медлительном юнце, который рухнул рядом со мной на скамью. И это, конечно, не устраивало меня, потому что, по моим планам, именно Инсент должен был озвучить точку зрения мою, а не Кролгула.
Так же, как Кролгул хотел, чтобы Инсент представил его точку зрения.
И вот мы все собрались, спокойно расселись по своим скамьям, но никто не начинал говорить.
Проводить собрание в этом зале было небезопасно, поскольку никто бы не разрешил воспользоваться им для наших целей. Помнится, на одном из митингов в бедняцком районе города Инсент совершенно импульсивно закричал: «Мы донесем наше дело до сердца самого Волиена!»