— Хочешь, я оставлю потолок включенным?
— Да. Я как на него посмотрю — так вспоминаю Канопус.
— Понятно.
— И вы мне доверяете? Оставляете меня тут одного? Я ведь натворил столько глупостей!
— У меня нет выбора, Инсент, — ответил я.
Джохор, если бы вы сейчас приехали на Волиен, интересно, что вас поразило бы больше всего — перемены или их отсутствие? Вы приезжали сюда, когда Волиен был на пике своего развития как империи, сразу после его победы над ВЭ 70 и ВЭ 71, перед тем как начался его упадок. Он был тогда очень богат, самодоволен, горд, благодушен. И гласность здесь тогда была в духе церковных песнопений — самовосхваление, типичное для империй на этом этапе развития. В страну вливались богатства с ВЭ 70, ВЭ 71. Волиенадна и Волиендеста были уже вполне интегрированы в это экономическое единство. Города самого Волиена росли и богатели, наблюдалась вспышка роста населения благодаря повышению общего благосостояния: ведь Волиен так долго был бедным и отсталым, после того как его предельно истощил предыдущий колониальный период под властью Волиенадны. Но, тем не менее, уже тогда в городах наблюдался резкий контраст между невероятным богатством и крайней нищетой, потому что даже при всем своем благополучии Волиен не был способен или не хотел создать рабочему классу приличных условий существования. Да, миллионы рабочих появились на свет благодаря улучшению условий жизни; но им не было дано возможности жить дольше, чем это требовалось привилегированным классам, которые их эксплуатировали.
Это, вероятно, было самым поразительным разделом вашего отчета, Джохор, и им пользовались на курсах Колониальной Службы, где я преподавал в то время, как иллюстрацией того, что империя может считаться богатой, она может во много раз увеличить свое богатство за один век путем грабежей и обмана, может казаться всей Галактике империей роскоши, и процветания, и развития, тем не менее основная масса ее населения будет по-прежнему жить скудно и бесперспективно, как самые презираемые рабы. А беднейшие классы на Волиене жили хуже рабов.
Ваш отчет вышел как раз в то время, когда я оказался в отпуске на Канопусе и согласился вести курс Сравнительного Империоведения: материалом для моих лекций послужили история Сириуса, чья империя существовала почти столько же, сколько наша; и история Волиена, чья империя, по сравнению с нами, возникла ситуативно. Ваш отчет произвел сильнейшее впечатление и на моих учеников, и на меня самого. Я сумел прочесть не только один базовый курс лекций, но и несколько факультативных, положив в основу своих лекций всего одну фразу. Например:
«Можно считать законом, что вероятный срок существования империи можно прогнозировать в прямой зависимости от того, насколько ее правители верят в свою собственную пропаганду».
Какие сокровища мысли мы обнаружили в этой фразе, Джохор!
Естественно, самодовольные правители Волиена верили в свой имидж, ими же и созданный. Они считали себя добрыми, по-отечески внимательными руководителями, несущими цивилизацию отсталым популяциям, которых они порабощали и обирали. Собственный имидж ослеплял их и не давал понять, какие истинные чувства созревали под гнетом их столь заботливого управления.
Я помню, какие разные этапы развития Сирианской империи мы брали для иллюстрации. На самой ранней стадии сириане грабили и воровали, убивали и разрушали, и это делалось только во имя планеты-метрополии Сириуса. Никаких сомнений на этот счет! (В самые первые дни существования Канопуса мы тоже брали что хотели, допускали грубые ошибки и удивлялись, почему все, чего ни коснешься, портится и в итоге разваливается, пока не открыли Закон Необходимости, и тогда смогли сделать то, что следовало.) Но Сириус в ходе своего развития, не поняв, что такое Закон Необходимости, разработал понятие Риторики. Каждую новую планету, каждый привлекательный новый кусочек собственности они проглатывали под аккомпанемент слов, слов, слов, называвших воровство дарением, разрушение — развитием, убийство — культурой оздоровления общества. Стандартный набор слов, идей менялся по мере того, как у властей Сириуса появлялась совесть, и Сирианская империя агонизировала в течение долгих лет, переживая перемены: расширение, затем сжатие, сохраняя стабильность в каком-то смысле; потом снова расширение и сжатие, всегда, всегда оправдывая все свои дела новыми наборами слов. В этих наборах слов никогда не было объяснения типа: мол, мы захватываем эту планету потому, что нам нужны ее богатства — минералы или земли, или рабочая сила. Нет, любой захват всегда подавался как акт благодеяния для самой покоренной планеты.
Лживую риторику захватчиков можно поэтому с некоторой точки зрения рассматривать как дань нравственности…
Я помню, как на примере Путтиоры и ее компаньонки, пиратской планеты Шаммат, проиллюстрировал, как можно откровенно изложить мотив захвата, и этот пример показался даже привлекательным по сравнению с формулировками шамматян.
«Народ этой (допустим) Волиенадны, добровольно и с энтузиазмом согласившийся на наше руководство ими при освоении превосходящего опыта нашей цивилизации, подло и предательски восстал против нас, и нашим героям-солдатам пришлось преподнести ему полезный урок».
А вот для контраста стиль Шаммат, который и тогда, и сейчас примерно одинаков:
«Эти грязные крысы волиенаднанцы увидели, что мы грузим на свои космолеты их новый урожай, и попытались его сжечь, убили двоих наших людей. Так что мы преподали наглецам хороший урок, и больше они не рискнут».
Города Волиена, которые вы описывали в своем отчете, были застроены новыми величественными общественными зданиями. Там появились новые цветущие пригороды, новые виды общественного транспорта, новые мосты, каналы, места развлечений, — эти города излучали самоуверенность и энергию, и все это на том основании, что Волиен в то время считался «крупнейшей империей Галактики», и это ощущение превосходства своей страны разделяли даже беднейшие женщины-работницы, которым суждено было умереть, не прожив и половины своего нормального срока, из-за тяжелой работы и того, что им постоянно приходилось рожать детей. Для жителей была типична громкая, суетливая, грубая жизненная энергия; по большей части население этих городов составляли так называемые волиенцы: в результате смешения коренных жителей с народами Волиенадны, Волиендесты, а также планет ВЭ 70 и ВЭ 71 (Мейкен и Словин) появились те, кто сейчас называет себя «мы, волиенцы».
И что же я увидел, когда вышел из комнаты с высоким потолком, в которой Инсент остался восстанавливать свою психику? На первый взгляд, особых отличий не было. Большие общественные здания гордой «Империи» Волиен все еще стоят, хотя со временем пообветшали. Парки и сады щедро разбросаны повсюду, но, если присмотреться, деревья в основном старые, и неухоженность проявляется эрозией почвы, грязной водой озер и прудов. В прошлом цветущие пригороды теперь отчасти влились в центральную часть города, потому что Ватун разросся и поглотил новые, меньшие пригороды и жалкую жилую застройку; а жилые дома в центре города больше не принадлежат, как прежде, одному зажиточному семейству, в каждый из них втиснуто по нескольку семей. Фабрики и заводы эпохи величия Волиена пришли в упадок, и многие бездействуют. Общий настрой — не прежняя бездумная и громкая самоуверенность, а скорее озадаченность и даже вечное недовольство неопределенностью положения. И повсюду часто теперь можно увидеть вместо волиенцев, которые не так давно занимали почти все общественно значимые должности, граждан колоний Волиена; причем и на самых крупных постах, и в роли лавочников на центральных улицах и окраинах города: торговля была движущей силой Волиена в пик его расцвета, а теперь все чаще владеют магазинами и организуют торговлю выходцы с Волиенадны и Волиендесты.
По мере того, как «Империя» потеряла уверенность в себе и из-за сопротивления подчиненных планет стало труднее, а кое-где и невозможно управлять ими, по мере ухудшения условий жизни в колониях, большая часть их населения приехала «домой», на Волиен, чтобы поучаствовать в дележе богатств, которые были у них отняты. На улицах, в парках и скверах Ватуна приезжих встретишь не меньше, чем волиенцев. И, возможно, вы, Джохор, прежде всего обратили бы внимание на это различие. Другие же различия, главные — их описать не так просто.