— Я стою тут как свободный человек, дышу свободным воздухом, мои ноги опираются о мою землю! Я не намерен подчиниться тирании вражеских завоевателей, уж лучше я соберу камни с этого склона, если понадобится, заготовлю дубины вон в том лесу и буду бороться, пока смерть не одолеет меня и…
— Ормарин! — попытался я его остановить. — Какое отношение имеют все эти прекрасные намерения к твоей ситуации? Прежде всего, у тебя есть эффективное современное оружие, вы, свободный народ Империи Волиен… — Но все слова были бесполезны.
— Тот, у кого есть истинное мужество, никогда не выберет жизнь раба, если можно умереть в борьбе! Кто — какой мужчина, женщина или ребенок — из вас знает, что такое стоять с высоко поднятой головой…
Боюсь, должен признаться: приступ оказался сильным. Мне пришлось поместить Ормарина в больницу на несколько дней.
Но я должен сообщить вам кое-что похуже. Оказавшись в больнице, я отправился посмотреть, как обстоят дела у бедного Инсента. Найдя его сравнительно здравомыслящим и способным объективно оценивать свое состояние, я попросил его разрешения на проведение эксперимента.
Эксперимент был из простейших, основанный на слове история.
Услышав само это слово, Инсент сохранил хладнокровие. От слов «исторический пульс» у него пульс забился быстрее, но потом успокоился. При словах «исторические процессы» больной оставался непоколебимым.
Перспективы истории — то же самое. Ветры истории — Инсент начал проявлять признаки возбуждения. И они не уменьшались. Тогда я решил рискнуть, но, видимо, поспешил: увеличил дозу, попробовав словосочетание «логика истории». В этот момент я начал понимать всю безнадежность затеянного эксперимента, потому что Инсент задышал быстрее, лицо его побледнело, зрачки расширились. Неизбежность исторических уроков… исторические задачи…
Но только на словах «мусорный бак истории» я отступился. Он вскочил на ноги, сильно возбужденный, обе руки поднял кверху, готовый погрузиться с головой в декламирование, и тут я сказал:
— Инсент, что нам делать с тобой?
Этот взлет риторики следует извинить создавшимися обстоятельствами.
Я велел медицинскому персоналу как следует присматривать за ним.
Но Инсент сбежал. Думаю, можно не объяснять куда. Я поехал в Волиенадну, где действовал Кролгул. Оттуда пришлю следующий рапорт.
Эта планета — не из числа самых приятных. Ледяной покров, которым она была покрыта до недавнего времени, отступил к полюсам, оставив после себя типичный ландшафт: шероховатая сухая почва, вся в рубцах после интенсивного перемещения льдов и в результате воздействия ветров. Растительность здесь скудная и тусклая. Бурные реки все еще несут растаявший снег и лед, навигация затруднена, тут мало что может доставить удовольствие и дать возможность расслабиться.
Исконные жители планеты — генетические наследники людей ледникового периода — внешне тяжеловесные, плотные, сильные, с замедленной реакцией. Такими же огромными руками, которыми так гордится Ормарин, они строили стены из блоков льда, спасали животных, провалившихся в полузамороженную воду; эти руки душили, молотили, выкручивали, ломали, рвали, изготавливали орудия производства из рогов лосей и их костей. Вторжения народов менее дерзких (в противоположность Луне Два, эту планету завоевывали и заселяли не один раз обитатели планет С-ВЭ 70 и С-ВЭ 71) не ослабили породу, потому что условия жизни по-прежнему оставались трудными, и те, кто не смог адаптироваться, попросту вымирали.
История этой планеты, таким образом, не сильно отличается от истории Волиендесты, но являет собой пример могущества природных условий. Этот народ по характеру угрюм и меланхоличен, медлителен во всем, но вместе с тем местным жителям свойственны ужасные приступы гнева и припадки безумия, и даже сейчас можно угадать по настороженному повороту головы, по возмущенному взгляду, когда глаза, кажется, не только смотрят, но и слушают, так их предки прислушивались к звукам, которые могли нести с собой предупреждение или угрозу, — завывание ветра, треск льда от перегрузки, глухой звук снежного обвала.
После последнего вторжения Волиена условия их жизни стали хуже. Тут все дело в обилии минералов: теперь, куда ни глянешь, повсюду понастроены заводы, шахты, целые города, существующие только для извлечения и переработки минералов, которые отправляются на Волиен. Аборигены, работающие в этих шахтах, живут в рабских условиях и умирают молодыми из-за болезней, вызванных в основном нищетой или пылью и радиацией — результатом переработки минералов. Правящий класс планеты живет на Волиене, а для тех, кто остался на этом спутнике, существует несколько более благоприятных зон, которые Волиен поддерживает и сохраняет; жители этих зон изо всех сил стараются закрывать глаза на страшную жизнь своих соотечественников.
Условия существования на Волиенадне настолько экстремальны, что ее, по моему мнению, можно спокойно называть рабской планетой, так что пусть вас не удивляет обращение Кролгула к жителям именно в этом стиле:
— О рабская планета, о Волиенадна, сколько ты еще обречена носить свои цепи?
Я приехал на эту планету в унылый серый день, приземлился на окраине унылого серого города, прошел пешком на центральную площадь и там увидел Кролгула, который как раз обращался к серой, унылой и молчаливой толпе:
— О рабская планета, о Волиенадна, как долго ты еще обречена носить свои цепи?
Из толпы донесся низкий рев, но тут же смолк. Толпа слушала.
Кролгул забрался на цоколь внушительной статуи шахтера с поднятыми сжатыми кулаками, со сверлящим взглядом, устремленным поверх голов толпы. Судя по всему, оратор намеренно копировал его позу — повсеместно известную, потому что эта статуя издавна служит символом различных рабочих движений. Возле Кролгула стоял нервный, взбудораженный Инсент, его внешний вид составлял резкий контраст с полной достоинства позой оратора; Инсент то улыбался, то хмурился, но никак ему не удавалось принять и сохранить убедительную позу перед публикой. Как и было задумано, Кролгул заметил меня в толпе. В этой толпе среди тяжеловесных медлительных людей выделялись трое: я, типичный канопианец, в данной среде воспринимаемый как «волиенец», тут так называют всех чужеземцев; Инсент, такой изящный, стройный и нервный; и Кролгул, хотя тот изо всех сил старался выглядеть волиенаднанцем.
Может быть, вы помните Кролгула: такой крупный, если не сказать грузный, обаятельный, приветливый — в общем, славный парень, всегда любезный; его адаптация к этой планете может служить образцом торжества самодисциплины, потому что он создал имидж преданной, мыслящей героической персоны; все знают, что он живет в скудно обставленной комнате на зарплату, меньшую, чем у рабочего; он всегда улыбался так скупо, что каждая его улыбка вдохновляла на создание баллады:
Но беда в том, что этот народ так тяжел на подъем, что у Кролгула редко бывал повод для улыбки. Он вот чего хочет от местного населения: чтобы они «поднялись все вместе и сразу, нанеся мощный и решительный удар» и захватили всю власть.
Но этому противится общий здравый смысл народа: волиенаднанцы знают по своему самому горькому опыту, что армии Волиена сильны и безжалостны.
Итак, Кролгул начал организовывать головной отряд — возбудитель ненависти, сначала направленной против «всех волиенцев», а потом, поскольку эта цель оказалась слишком неконкретной, а потому и неэффективной, — против лорда Грайса, назначенного сюда Волиеном на должность губернатора, имя которого неизменно дополняли прозвища-эпитеты: Жирный, Толстяк, Гора Сала, Ненасытная Утроба. Они до такой степени приросли к нему, сделавшись своего рода титулами, что сплошь и рядом можно было слышать: «Лорд Грайс Ненасытная Утроба вчера был у такого-то», и это стало настолько привычным, что сам говорящий произносил это чисто автоматически. И даже сам лорд Грайс, по слухам, однажды, представился, нанеся визит главе муниципалитета: «Я Грайс Жирный, вы разве не знаете…»