– Она сейчас понадобится, скоро, – сказал он, пока Иван кашлял в подушку.
Стоявшие переживали каждый звук этого тщедушного тела. Вскорости звуки прекратились, но Иван все ещё лежал спиной, не поворачиваясь.
– Вань, – окликнул Филипп.
Доктор подошел и присел на кровать.
– Иван, возьмите воды, попейте.
Иван слегка повернулся и протянул руку к стакану, но, не удержав его в ослабевшей руке, уронил на себя и пролил всю воду.
– Сейчас принесу новый, – и доктор быстро сбегал и налил новый стакан. – Вот, возьмите.
Иван присел на кровати и отпил немного: в темноте, при слабом свете месяца было видно, как вода в стакане красилась в красный. Оба посмотрели на это и замерли. Иван отдал стакан назад и лег на спину, закрыв глаза.
– Забудьте про морфин и просто будьте рядом со мной, не уходите, прошу, – процедил он, а голова начинала кружиться.
– Не уйдем, Ваня, мы тут…
И он провалился в неизвестность.
***
Темнота распростерла, словно перед объятием, вокруг него свои размашистые руки. Иван чувствовал тошноту от происходящего. Он ничего не осознавал и не чувствовал, был в вечном полете в никуда. Голова летела кругом, по спирали вниз; пришлось закрыть глаза, чтобы не потеряться окончательно.
«Ты?» – спросили из темноты. Иван открыл было глаза и только хотел что-то пробормотать в ответ, как раздался Голос: «Да, это я». Он обернулся – но там сплошной мрак. Кто-то снова спросил, тихо-тихо, себе под нос, так что было не распознать слов, а затем ответ: «Оставь нас, ты ничтожен, ты смиряешь человеческую жизнь, ты её низвергаешь и топчешь, уйди прочь!» Голос молчал, не продолжая спора, но слышно было его дыхание вблизи, мерное и наглое. «Прочь тебе говорят!» – кричал второй. «Подумай, кем бы ты был без меня, прежде чем прогонять. Останешься ли тем же для них всех? Я топчу, я уничижаю, чтобы они ценили, чтобы страшились потерять. Ведь ценность любой вещи в том, что её можно легко потерять. А какая будет ценность жизни, если её невозможно утратить? Я уйду, а ты поразмысли», – он перестал пыхтеть и растворился. Второй Голос остался здесь, в темноте, и не покидал её. «Суть ведь не в том, чтобы человек боялся потерять жизнь, любовь и доброту, а в том, чтобы не боялся и в то же время ценил, чтобы принял их и жил ими. Он не понимает, он тщеславен и горд, чтобы понять свою ложь. Истина в другом – он мешает видеть человеку; своим риском утраты он заставляет превозносить не духовное, а материальное, не жизнь, а существование, он не дает расправить крылья свободы и отправиться навстречу солнцу в полете мечты, как Дедал и Икар», – мыслил Голос в каком-то усталом отчаянии.
Иван бесшумно направился в его сторону, не видя ни зги. Голос все ещё дышал где-то поблизости, вот только протянуть руку – и дотронешься. Но с каждым разом не удавалось его достать. А он все слышался и слышался, словно замер над какой-то своей тревожной думой. «Почему мне не достать тебя?» – решился наконец сказать Иван. Но в ответ продолжались лишь отрешенные отзвуки вдоха и выдоха. Ивану сразу почудилось, как этот кто-то сидит на каком-нибудь камне с понурой головой, отрешенный от мира, и думает о своем. «Почему?» – вопрос повторился, тише и неуверенно. На этом прервалось дыхание – и всё погрузилось в могильную тишину. Не было слышно больше Голоса. Но Иван почувствовал жаркое дуновение, приятно обдавшее из ниоткуда. «Теплый таинственный дух», – назвал он его. Он снова закружил и завертелся. Мгновение – и он открыл глаза.
Вокруг была ночь, которую своим блеклым светом едва рассекал месяц. Иван перевернулся на бок, от двери к стене. Из-за неё не раздавались голоса, не было полоски света на полу. «Тихо как», – думал он, слушая пульсирующую кровь, отдающую в ушах. Он почувствовал, что ему жарко, что он весь мокрый, а волосы прилили ко лбу. Но это не заставляло прибегать к каким-либо действиям. Он продолжал лежать и беспечно глядеть в стену, не моргая; мысли пропали. Он уставился в одну точку, и вскоре все поплыло. Серые линии, словно змеи, начали ползать одна вокруг другой, совершая неведомый ритуальный танец. Потом появились ещё черные и откуда-то сразу же белые. Неописуемое творилось на стене и вдруг – неловкий скрип. Иван не обратил на него внимания, возможно, даже не услышал его, занятый бесконечными волнами, но на подкорке этот звук запечатлелся. Звук, казалось, усмехнулся нерасторопности человека. Он стал уверенней.
– Красивая ночь, – сказал кто-то.
Иван расслышал, но не поверил своему слуху, а продолжал пилить стену глазами. Потом он осознал, медленно и натужно отвернул голову от стены. Точно по наитию, он понял, что Голос донесся откуда-то сверху, и он посмотрел в сторону окна: там оказался человек, в черном, со шляпой. Это был его давний знакомый. Он стоял неподвижно и не оборачивался, а Иван выжидал действия с его стороны, находясь в небольшом потрясении, хоть и видел его раньше. Незнакомец уставился в окно, словно видел ночь первый и последний раз в своей жизни. Словно озарение снисходило на него в этот момент, энергия вселенной подпитывала его, наполняя силами для долгого и тяжкого пути. Но вот он одумался и развернулся на месте; не садился, как до этого, а остался на ногах. Он снял шляпу и положил её на подоконник. Створка окна была приоткрыта; ветерок мягко обдавал его седые, но вполне густые волосы; у него оказалась длинная борода, тоже с проседью, что в предыдущее знакомство заметить ввиду полного отсутствия освещения было весьма затруднительно. Он облокотил свою трость на боковую подпорку стола и глянул на Ивана, который во всё это время не сводил взора с гостя. Это был какой-то особый взгляд, нечто незримое ранее: он отдавал добротой, глаза его любили, испытывали счастье, раздавали его всему окружающему. Они отдавали жизнью; смотрели и пылали, изливали свет в кромешную темноту, наполняли смыслом; в них были любовь и радость, не земная радость от веселья, а что-то высшее и откровенное. Улыбка медленно проступала промеж его бороды, запаздывая за взглядом, но никак не нарушая гармонии чувств.