Так они переходили из комнаты в комнату, дружно и молча. Один из бравых смельчаков заметил, что в стене имеются выступы, по которым можно забраться на самый верх стены. Он собрал всех вокруг:
– Друзья, товарищи (он подражал Ленину, хотя видел только пару картинок в журналах и едва ли знал повадки вождя революции), в это непростое время, когда мы с трудом одолеваем сорняк, я хочу забраться вот на эту стену, – он указал на небольшую, метра в четыре, и толстую стену, возвышающуюся на ними; некоторые даже открыли рты, а он продолжал: – Я хочу забраться на эту стену, дабы вконец переломить войну против этого живучего врага, бесстыдно заполонившего весь дом.
– Не надо, тут высоко, – настоятельно сказал Максик, несмотря на радостные возгласы ребят.
– Да я мигом, одна нога тут – другая там, – он выпятил грудь и поднял голову, как заправский воин.
– Ты маленький, я сам посмотрю.
Гордость воина была попрана, он не смог смириться с таким унижением и растворился в толпе. Давно его не называли «маленьким», он и забыл уже, каково это.
– Максик, может, не надо? – спросил Ваня, весь разговор стоявший в стороне и тоже смотревший на стену с открытым ртом.
– Ваня, не переживай, я аккуратно. Посмотри, какие широкие выступы, – он наступил на один и занял всего половину; на второй спокойно поместилась бы ещё одна ступня. – Тем более нужно и правда обозреть, много ли нам ещё исследовать.
И он полез наверх, медленно и бережно, а все мальчишки стояли и смотрели на него, волнуясь. Они любили Максика, всем он был словно старший брат, добрый и храбрый. Он карабкался, выступ за выступом, проверяя каждый новый ногой и рукой. Через несколько минут он забрался на самую вершину и стал оглядываться.
– Ну как там? – неугомонно спрашивали ребята.
– Красиво там, – отвечал Максик и озирался. Подняться на несколько метров над землей хватило, чтобы по-новому взглянуть на мир. Открылось поле вдали, заросшее чем-то желтоватым и высоким и убегающее к горизонту. Оно врезалось в могучие темные деревья, стремящиеся к небу, которое покровительственно положило на них свое размашистое крыло. С другой стороны открылась речка, из-под воды которой робко выглядывали валуны, разрезая воду. Над ней летали птицы, то падая вниз, будто желая освежиться в этой кристальной водице, то поднимаясь обратно в вышину. Максик посмотрел на окраину, с которой они пришли: виднелись серые спичечные коробки, стоящие совсем близко, что можно было подумать, будто они от старости признательно облокачиваются друг на дружку.
– Много дома осталось? – не могли угомониться ребята.
– Нет, – он глянул и увидел, что осталась всего пара комнат.
Подул ветерок и так нежно обволок все его конечности, что Максик, в неге, закрыл глаза и раскрыл руки, представляя себя летящим.
– Максик!
Он услышал крик и опомнился. Тело его стало падать назад, к ребятам, но крик вернул его в сознание, он успел поставить ногу на край стены. «Фух!» – подумалось ему.
– Все хорошо, ребята, я спускаюсь.
Он медленно спустился, и они пошли добивать оставшиеся части сорняка, скрывающиеся в этом доме.
Так часто и проходил их день – в приключениях, исследованиях, играх и забавах. Дети возвращались домой счастливые и полные жизни и желания на следующий день опять окунуться в пучину походов и странствий под предводительством Максика.
Но в один день нить странствий оборвалась, цепочка великих походов разлетелась вдребезги о веретено судьбы.
Ваня сидел в своей комнате на подоконнике и смотрел в окно на ворон, как вдруг услышал пронзительный крик. Он приоткрыл дверь и изумленно вышел из комнаты. На полу около ванной на коленях сидела мама, рядом покойно лежал Максик; над ними ещё стоял папа. Тот быстро глянул на маму, потом резко на Максика и невольно отстранился к стене, закрыл лицо руками. Потом опомнился, побежал к телефону и начал что-то лихорадочно в него объяснять. Мама сидела и рыдала, хлопала Максику по щекам и трясла голову, проверяла пульс, переворачивала на спину, звала его и умоляла перестать, а он не отзывался. Максик ушел. Далеко и навсегда. Она взяла его на руки и всё ещё звала, упрашивая вернуться. Но никто не внял её мольбам, Максик остался глух. Бледным вернулся отец, опираясь всем телом на стену, словно бы не мог идти сам. Ноги его подкашивались, глаза не видели ничего и были мокрыми. На щеках были глубокие ручейки слез, стекавшие параллельно друг другу. Он сел у стены, не смотря на маму и Максика, стал рвать на себе волосы и затем спрятался в коленях, все вопрошая: «Почему же? За что?»