Роберт пришел в столовую позже всех.
— А где доктор Оливер? — спросил он у официанта. Закуски на столе, за которым сидел толстяк, остались нетронутыми. — Может, заболел?
— Не знаю, сэр. Я предлагал принести обед в номер,. но он выругал меня и отключил телефон.
«Это серьезно, — подумал Роберт. — Не было еще случая, чтобы Оливер отказался от обеда».
Ему тоже не хотелось есть. Роберта ошеломили циничные откровения Слоупера. Не хватает еще, чтобы его имя проклинали потом, как проклинают до сих пор создателей атомного оружия. Хотя он уже так глубоко увяз здесь, что Центр в самом деле стал для него западней. Отсюда так просто не вырвешься? Да и кому он нужен? Брату, который всю жизнь пытается хоть как‑то обеспечить свою семью? Нет, Ред ему не опора. Ему самому надо помогать. А больше… Больше у него никого нет — во всем этом огромном и бестолковом мире. Разве что фея, которую он повстречал в небе?
Он без спроса вошел в номер биохимика. Оливер лежал на тахте. На полу валялась книга, а на столике стояла почти пустая бутылка.
— Чего киснешь, старина? — поинтересовался Роберт и плюхнулся в кресло. — И что за привычка появилась у тебя — надираться в одиночку? Мог бы позвонить. Я — идеальный партнер.
— Вы ничего не знаете, шеф, — тоскливо сказал толстяк, не поворачивая головы. — Ничего!
— Правильно. И знать не хочу, — согласился Роберт. — Если ты казнишься из‑за Опухоли, то дурак. Повлиять на гены так избирательно, чтобы произошла небольшая деградация живого и больше ничего, крайне сложно. Тем более, откуда нам знать: может, эти лавинообразные мутации и приведут в конечном итоге к тому, чего ты добивался.
— Нет, я не хотел! Я не добивался! — воскликнул вдруг биохимик. Он потянулся к виски, плеснул в свой стакан. Роберт перехватил бутылку, сделал несколько глотков.
— Вот тебе еще одно доказательство — нельзя пить в одиночку. Уже кричать начал, бьешь себя в грудь. Чего ради? — Роберт тяжело посмотрел на биохимика. — Мы не на фабрике игрушек работаем, а я не пастор, чтобы отпустить тебе грехи. Сам по уши в дерьме.
— Я написал генералу, — сказал Оливер, тупо глядя в потолок. — Требую официального расследования.
Роберт расхохотался.
— Ты спятил, дружище?! Он требует расследования! И это говорит человек, который больше всех хотел уйти в тень, спихнуть свою Опухоль на меня, Ральфа, на господа бога. Какая муха тебя укусила?
— Мне не хочется жить, Роберт. — Биохимик попробовал закурить, но тут же с отвращением отбросил сигарету. — С вами не бывало такого? Мне открылось… Я все понял… Мало того, что я ничтожество, так я еще и преступник.
— Можно подумать, что все остальные здесь разводят кроликов, — зло сказал Роберт. — Перестань заниматься мазохизмом.
— Вы ничего не знаете, шеф, — тупо повторил Оливер. — Я хуже тех фашистов, которые экспериментировали в лагерях смерти…
— Чего ты хочешь? — грубо спросил Роберт, которому вдруг стало противно находиться рядом с этим стенающим боровом.
— Избавиться от мук! — с пьяной горячностью воскликнул Оливер. — Я всегда считал, что совесть — это выдумка поэтов и неврастеников. А теперь она открылась, будто старая рана, и болит. Что мне делать?
— Застрелись, — посоветовал Роберт. — Самый простой выход. Я пока не пробовал, но, говорят, помогает.
Оливер привстал. Глаза его обрели осмысленность.
— Спасибо за совет, — без тени улыбки сказал он и добавил: — Я всегда считал тебя хорошим парнем, шеф.
— Проспись, — буркнул Роберт, направляясь к двери. — Сейчас пришлю к тебе Эвелину — пусть сделает успокоительный укол.
В городе Роберт решил позвонить брату и заехал на почту. Из Центра звонить не хотелось — он знал, что все их разговоры фиксируются на пленку.
Пока телефонистка связывалась с Лос–Анджелесом, он вышел на веранду. С запада на город заходили грозовые облака. Их еще пронзали солнечные лучи, и все вокруг окрасилось в зловещий сиреневый цвет. Роберт достал флакон с коньяком, сделал несколько могучих глотков.
«Напрасно я так с Оливером, — подумал он. — Может, в самом деле у человека душа заболела… Что‑то его, конечно, мучает. В таком случае — зачем темнить? Открылся бы, хотя какой из меня, черт возьми, духовник… Самому выть хочется…»
Он снова глотнул из флакона и невольно поежился, почувствовав затылком чей‑то взгляд: Его бесцеремонно разглядывал худой мальчишка лет десяти в заношенных джинсах и грязной желтой рубашке. Мальчишка сидел на ступеньках веранды. Время от времени он с независимым видом отворачивался и плевал в цветник. Взгляд у мальчишки был насмешливый и дерзкий.
Роберт поманил его рукой. Подойди, мол.
Мальчишка насторожился и нехотя встал.
— Хочешь заработать доллар? — спросил Роберт.
— Еще как, сэр.
— Вот, возьми. И сделай милость — не торчи перед глазами.
— Понял, сэр. Исчезаю.
— Мистер… Вы заказывали Лос–Анджелес, — напомнила телефонистка. — Соединяю.
Роберт узнал голос Луизы, жены брата, и обрадовался.
— А где Ред? — спросил он.
— Ты откуда звонишь? — вопросом на вопрос ответила Луиза. — Не из города?
— Нет, Лу. От себя. А Ред дома?
— Жаль, что от себя, — огорчилась Луиза. — Мы тебя ждем, ждем… Ты второй год обещаешь приехать, и все никак. Ред уже боится, что ты там загордился, забыл о нас. Он тебя часто вспоминает.
— Я — ничего, Лу. Как‑нибудь выберусь. Обязательно! К Рождеству, а может, и раньше. Дай‑ка Реду трубку.
— Его нет дома. Ред решил устроить в нашем домике водяное отопление. Возится сейчас там с трубами, котлом.
— Какой еще домик? — удивился Роберт.
— Как? Ты не знаешь? Я ведь писала тебе… Мы весной купили участок. Кстати, спасибо тебе за деньги — они нам очень пригодились. Ред надеется, что года за три мы с тобой полностью рассчитаемся.
— Пустяки, это подарок, — пробормотал Роберт. Что‑то сдавило ему сердце и не отпускало: если он правильно понял, сбылась наконец отцовская мечта. — Большой участок, Лу, где он находится?
— На берегу. Четыре акра. Ты знаешь, я посеяла возле дома море цветов. И твою любимую магнолию посадила. Приезжай и живи там сколько захочешь.
Роберт сглотнул ком, застрявший в горле.
— А где малышка Каролина? — спросил он.
— Ее от Реда за уши не оттянешь. Помогает… Она тебя тоже часто вспоминает. И все спрашивает, когда же мой дядя приедет. А Ред к твоему приезду так забил бар, что он буквально ломится.
Роберт криво улыбнулся, вспомнив, как они с братом в один из его приездов за несколько дней разгромили бар Реда. Выпили все подчистую. Им не хватало дней, чтобы наговориться. Они сидели еще и по ночам, в большой комнате, и однажды нечаянно разбудили Луизу: пустая бутылка из‑под бренди покатилась под стол, опрокинула еще целую батарею…
— Я… обязательно… приеду, — запинаясь, сказал Роберт в трубку.
— Ты странно говоришь. Ты случайно не болен?
— Я здоров, как Змей. — Он засмеялся, но тут же понял: слово «Змей» для Луизы ровным счетом ничего не значит. — Извини, Лу. Я, наверное, немного перебрал. К тому же меланхолия какая‑то прицепилась.
— Тебе надо жениться, — вздохнула Луиза на другом конце провода. — То же самое и Ред говорит. А еще тебе надо отдохнуть. Брось ты все к чертям и прилетай к нам, а?!
— У нас дождь пошел, — сказал Роберт, глядя сквозь стекло кабинки на улицу. — А у вас?
— Не поняла, какие‑то помехи.
— Погода, говорю, какая?
— Отличная погода. Солнце, тепло. У нас еще купаются… Так что передать Реду насчет твоего приезда?
— Скажи: я люблю его, — Роберт вдруг почувствовал, что по щекам текут слезы. — И Каролине скажи то же самое… Я так и думал, что у вас солнце.
— Ты опять меня пугаешь, — Луиза всхлипнула. — Не мучай себя. Приезжай скорее…
— Я послал вам сегодня деньги, — перебил ее Роберт. — Это подарок. Купи что‑нибудь Каролине… И ищи невесту, раз надумала меня женить.
Он положил трубку, вышел на веранду.
— Почему ты плачешь? — спросил его все тот же мальчишка, которого, очевидно, загнал сюда дождь. — Тебе больно? Ушибся? Я заметил: люди часто ударяют себя дверками кабин.