Ноги отказались повиноваться, и каждый раз, когда я пробовал выпрямить их, мышцы сжимались в болезненные узлы под коленями и в бёдрах. В какой-то момент я наконец понял, что уже ничего не могу сделать - ни добраться до лодки, до которой, казалось, можно было достать рукой, ни позвать на помощь, ни хотя бы попросить Момоко отвернуться. Я горько осознал, что подвёл нас обоих, и вместо того, чтобы помочь, теперь обреку её на новые страдания.
Пожалуйста... отвернись.
Не смотри.
Прости меня.
Стало ещё холоднее. Тучи, не сговариваясь, отпустили воду. Я замерзал быстрее, чем того хотел, и все мои попытки удержаться на воде выглядели всё более жалкими.
Не смотри.
Отвернись.
Прости.
Не в силах более держаться, я погрузился в воду с головой, но последним рывком вырвался на поверхность. Ещё на мгновение. Ещё на секунду.
Момоко смотрела на меня остекленевшими глазами, в которых застыл ужас. Её губы едва шевелились, она повторяла одно и то же слово, которое знакомо с детства каждому из нас.
- Папа... Папа... Папа...
Она плакала, слёзы переполняли её глаза и стекали по щекам, носу, подбородку, а лицо исказила гримаса скорби.
- Папа... Папа...
Неужели это последнее, что я услышу перед тем, как сдаться окончательно? Я всего лишь получу знание, к которому так стремился и которое теперь потеряло всякую важность?
Я никогда не видел отца Момоко. С самого детства знал, что их семья распалась через год с лишним после рождения дочери, и с тех пор он жил в другом городе. Большее меня и не интересовало, да и зачем? Семьи распадаются, в этом нет ничего необычного. Но как же я мог упустить новость о том, что в моём небольшом городке утонул человек? Тем более, что некоторые, такие, как Накагава, знали об этом и молчали до последнего? Неужели я так сильно погряз в своих мнимых проблемах, что не видел и не желал видеть дальше собственного носа? И важно ли это теперь? Теперь, когда вода молчаливо, но настойчиво тянула меня вниз, пресекая всякие попытки сопротивления.
Прости.
Я подвёл тебя.
Я виноват сам.
Погрузившись с головой снова, я уже не смог всплыть. В ушах звоном отзывалось эхо, повторяющее: "папа, папа, папа"... Я больше даже не чувствовал холода, вокруг меня просто вырос новый мир. Такой же гармоничный, как и тот, в котором я провёл свою сознательную жизнь. Просто... немного иной. Полупрозрачный, неизведанный, но ничуть не пугающий.
Дышать было нечем, а воздуху - неоткуда взяться. Я знал, что если сейчас вдохну, то больше никогда не увижу ни Момоко, ни Дайске, ни старой цветочной лавки, в которой всё насквозь пропахло трудом и надеждой на светлое будущее.
Мысли рассеялись, как капля краски в стакане воды. Наступил полный покой. Ни страха, ни ожиданий, ни даже любви. Ничего. Сейчас я вдохну, и на этом всё закончится.
Прости, Момо. Я больше не вернусь.
Растеряв все чувства, я почему-то не удивился, когда полупрозрачные, зелено-серые толщи воды передо мной вдруг расступились и покрылись миллиардами мельчайших пузырей воздуха. Так, словно кто-то, купаясь в ванне, взял кусок упругой пены в охапку и погрузил её на самое дно.
Это бесчисленное множество белоснежных икринок вдруг задрожало и, испуганно бросившись врассыпную, освободило свою пленницу.
Она была похожа на сказочную ундину - великолепная мифическая девушка, чьи волосы играли с невесомостью, глаза смотрели на меня с любовью и заботой, а губы застыли в снисходительной улыбке. Я не сразу узнал в ней чудачку Момоко, которая почему-то оказалась здесь, но почему-то даже обрадовался, что она не стала покидать меня даже в этот момент.
Что ж, пусть.
Пусть её глаза станут последним, что я увижу в этом мире. Пусть мои глаза станут последними для неё.
Силы покидают меня.
Вдох...
Эпилог
Если я умер, то моя душа попала явно не туда, куда я рассчитывал. Первое, что довелось почувствовать - это как меня выворачивает наизнанку. Из меня толчками выходило много воды, голова кружилась колесом, а мир перед глазами расплылся серо-голубыми тонами и пятнами.
Нет, это не смерть. Слишком отвратительно для смерти. Это нечто похуже: продолжение жизни. Я осознал, что всё ещё жив, хоть и чувствовал себя не лучше кома грязи. Хлюпающего, бесформенного, отхаркивающего воду и старающегося разлепить глаза.
- Дышит! Он дышит! - где-то прямо надо мной раздался приятный уху звонкий голосок.
С трудом прищурившись, я попытался сфокусировать взгляд на склонившемся надо мной силуэте. Размытое пятно медленно обретало детали: длинные мокрые волосы, родные глаза, синюшные от холода губы, сморщившийся от волнения нос. Это Момоко, без сомнений. Значит, она жива? Нас спасли? Она стала последним, что я видел перед тем, как утонуть, а теперь - первое, что я вижу, возвращаясь к жизни. Может, она и есть моя жизнь?