— Пресса! — бросают они небрежно комиссару.
— Кто здесь старший? — задев комиссара локтем, спросил самый высокий из них. — Вы начальник? Или тот лысый? Пан начальник, разрешите… Я — Кунстман, из кинохроники «Пата». Мы должны, так сказать, наметить эскиз сценария. Вы тут роете? Почему не по прямой линии?
— Правила противовоздушной обороны…
— Ох, уж эти мне правила. Сколько вас человек?
— Из конторы — тридцать семь. Четверо отсутствуют.
— Это же насмешка! Приедет вице-министр, пресса, кино, радио, а вы…
— Есть представители… гм… общественности… домохозяйки…
— Домохозяйки! Вы думаете, что эти торговки получатся в моей хронике? Да от их задов у меня объектив лопнет. Ха-ха-ха! — Кунстман отрывисто, но сочно рассмеялся. — Да что с вами говорить? Одним словом, киноаппарат будет здесь, людей расставьте от этой клумбы до той липы. И пусть не копают. Велите им обождать!
— Но почему же? Работа оборонная…
— Оборонная! Вы надеетесь, что именно в этой ямке Гитлер сломает себе ноги? Ха-ха! Выкопаете настоящую траншею, министр приедет, его из этой ямы не увидишь, а мне что тогда со своим аппаратом делать? Прекратить работу! Обождать! — крикнул он на весь скверик. — Давайте, начальник, расставляйте своих людей — одних под липой, других влево, у той скамейки, остальные останутся здесь, только, пожалуйста, не сомкнутыми рядами, а, так сказать, в художественном беспорядке. Давайте сюда ребятишек, они всегда хорошо смотрятся. Ну, пошли, действуйте!
Служащие вылезли из траншеи и вместе с домохозяйками укрылись от солнца в подворотне ближайшего дома. Подъехала еще одна машина, но она не вызвала тревоги: еще издали было видно, что это радиоретрансляционная машина. Из нее вылезли люди в очках и без очков, протянули провода, приладили микрофон, что-то пробубнили в него. Установленный на машине громкоговоритель повторил их многократно усиленное бормотание. Впрочем, Кунстман и здесь сумел распорядиться: отдал приказ передвинуть микрофон на два метра назад и прекратить проверку, пока не будет дан сигнал. Журналисты с «лейками» расположились сбоку и закурили. Солнце поднялось еще выше и заглянуло в подворотню. Домохозяйки совсем осовели.
Только около двенадцати, когда журналисты успели уже выкурить по третьей сигарете, появился наконец вице-министр. Кунстман заметил эскорт мотоциклистов, приближающийся со стороны Нового Свята. Подгоняемые Кебысем чиновники ринулись в атаку. За ними, огрызаясь на полицейских, затрусили домохозяйки.
— Направо! — скомандовал Кунстман. — Несколько человек направо, надо загородить эту яму…
Но было уже поздно. Три черных длинных лимузина один за другим бесшумно остановились у скверика. Мотоциклисты незаметно заняли стратегические позиции. Комиссар, взяв под козырек, вытянулся в струнку, шофер в фуражке с галуном распахнул дверцу средней машины.
Из машины вылез высокий, худощавый, импозантный мужчина — вице-министр. Глубоко посаженные серые глаза и орлиный нос прекрасно гармонировали с несколько выступающим вперед подбородком, русые волосы на висках слегка тронуты сединой. Вице-министр неторопливо сделал несколько шагов и сдержанно улыбнулся. Прищуренные глаза смотрят холодно. К нему подскочил юркий, как пескарь, секретарь. Любезно поклонился; став на цыпочки, дотянулся до вице-министерского уха и что-то зашептал.
Вице-министр повернулся и пошел направо. Сотрудник радио подсунул ему под нос микрофон. Вице-министр непроизвольно кашлянул и произнес двадцатиминутную речь о том, что польский народ независимо от политических убеждений тесно сплочен вокруг президента республики Игнация Мосцицкого, маршала Рыдз-Смиглого и правительства. «Доказательством этого служат сегодняшние оборонные работы, — говорит вице-министр, — в которых наряду с государственными служащими приняли участие представители самых широких кругов населения».
Вице-министр говорит с пафосом, и речь его полна достоинства, в ней нет ни ораторских эффектов, ни дешевых приемов. Цель ее — поднять дух. О немцах вице-министр отзывается достаточно резко, но без кабацкой ругани. Больше всего он говорит о польской армии, о ее выучке, вооружении, силе. Заканчивает он свою речь патетическими призывами. Все кричат «да здравствует!».