Потом затихли и вой, и выстрелы. Вбежала Геня — что с кашей? Каша начала кипеть.
— Мешай, мешай, не зевай. Твоей политикой сыты не будем.
— Ты слышала? — спросил Игнаций.
Геня была не в духе.
— Что, выстрелы? — Она махнула рукой. — Чепуха, ничего не было, постреляли и перестали, им пули недорого стоят. Мешай, мешай, а я сбегаю в подвал за картошкой.
Ее стоптанные туфли уже шлепали по лестнице, она спешила. И едва умолк звук ее шагов, как на улице раздался рев такой силы, что задребезжали стекла. Можно было подумать, что проехал очень тяжелый трактор. Прошло пять секунд, и шум затих под самым окном. У Игнация судорога свела руки, он выронил ложку, странные искры пробегали по всему тепу, по рукам, по ступням. Снова выстрел из винтовки, и еще несколько выстрелов неподалеку. И сейчас же грохот, посыпались стекла, потом грохот немножко отдалился. Тишину нарушили слова, выплюнутые чьей-то глоткой под окном:
— Links, dreckische… [70]
Тогда неведомая сила подняла Игнация с кровати. Забыв про свои парализованные ноги, не понимая, что с ним происходит, он подбежал к окну, выглянул, увидел странную рыжевато-зеленую машину прямо внизу, а слева, в направлении города, — жалкую баррикаду из жестяных бочек и мешков с песком, небольшую пробоину в соседнем домике и снова машину, приоткрытую круглую крышку люка на башенке, а внутри нее — головы в кожаных шлемах. Красный язычок пламени из дула пушки — раздался такой грохот, что его отбросило назад. И снова грохот! На баррикаде взлетел песок, покатилась жестяная бочка.
— Мадрид! — крикнул он нечеловеческим голосом. — Мадрид! — И кинулся назад. — Геня! Мадрид! Керосину! — кричал он, но Гени не было, керосину не было, и снизу кто-то торопил:
— Noch einmal [71].
У него был только примус, с беззаботной поспешностью пыхтевший под кастрюлей. Кравчик как в полусне подбежал к кровати, схватил примус вместе с кастрюлей и снова вернулся к окну. Вошла Геня, глаза у нее были полны ужаса.
— Каша! — крикнула она. — Осторожнее!
Она стремительно вырвала у него кастрюлю, Кравчик этого не видел.
Горящий примус попал прямо в открытый люк. Кожаные шлемы старались от него увернуться, как от маленькой лающей и прыгающей собачонки. С третьего этажа полетел какой-то предмет, сверкнул на солнце, со стеклянным звоном стукнулся о броню. Пламя взметнулось кверху, голубоватое и нежное, как муслин, разлилось по всему танку, под дулом орудия щелкнула тяжелая крышка, три немца выпрыгнули наружу, один хлопал себя по локтям, остальные двое, окутанные белым дымом, катались по мостовой.
Кравчик крикнул, и сверху его поддержал пропитой бас Драпалы. Открылись до сих пор молчавшие окна, высунулись головы, раздались голоса. На улице вдруг очутилось десятка полтора подростков. Немцы покорно встали, подняв руки вверх.
— Солдат, зовите солдат! — кричали из окон.
Из-за баррикады вынырнул худощавый солдат в каске, кивнул немцам, они пошли за ним. Крики не прекращались.
— Создадим свою милицию! — взывал из окна Кравчик. Мальчишки махали ему руками, женщины показывали на него пальцами:
— Кравчик, Кравчик, чудом исцеленный!
К вечеру снова пришел высокий и привел с собой товарища. У Кравчиков было полно людей. Женщины не переставали говорить о чуде, приводили примеры исцелений, которые свершались в дни отпущения грехов.
— Случается, — сказал высокий, — при сильном нервном потрясении…
— Да, да! — подтвердила Геня. — Доктор говорил, вот если бы его полечить электричеством! Я уж столько молилась.
Начали составлять списки. С трудом нашлось несколько взрослых, несколько десятков шестнадцатилетних парнишек. Оружия, разумеется, не было.
— Товарищ достанет в Цитадели, — говорил высокий. — Пока что соберите лопаты, надо рыть окопы…
В стороне Окентя стреляли. Кравчик не выдержал, вышел вместе с высоким на улицу. Над городом — дым. С юга — рокот моторов и пулеметная стрельба.
— Идут немцы, — сказал высокий. — Слышите? Танки…
— Да, танки, — ответил Кравчик. — Ну что же. Нам это не внове…
— Люди, люди нужны, — огорчался высокий. — Эх, черт возьми, если бы Вальчак был здесь! Вальчак бы теперь живо за дело взялся! Вы знали Вальчака? Да откуда вам его знать, он всю жизнь просидел в тюрьме…
23
В тот вечер они провели важное совещание: что делать? Овин был не хуже и не лучше других овинов, голод и усталость — такие же, как всегда; на горизонте, там, где Варшава, догорали два пожара, третье зарево, правее и ближе, только занималось.