Все трое были измучены и растеряны. Прежде чем они решились что-либо ему ответить, шофер хлопнул дверцей и вскочил в кабину.
Примерно часом позже он притормозил и крикнул в окошечко:
— Порядок, шоссе пустое! В двенадцать будем в Варшаве!
И тут же на полной скорости помчался вперед. Потом машина пошла немножко медленнее. Кригер дополз до окошечка и через узкое пространство между головами шофера и Жачека увидел, что впереди, в нескольких сотнях метров от них, поднялись клубы пыли.
— Черт побери! Снова обозы!
Кальве ничего не ответил. Сосновский покачал головой.
— Не судьба нам!
Машина хоть и медленно, но все-таки двигалась. Кригер снова выглянул.
— Нам повезло, эти тоже удирают на машинах. Наша могла бы идти быстрее, но шофер прав: держаться слишком близко опасно, еще угодишь под бомбы.
Разбитый маленький городок.
— Мщонов, — сообщил Кригер. — Может, вылезть, размять ноги? — Он постучал в окошечко.
Машина остановилась. Кригер с Сосновским спрыгнули, Кальве остался.
На улице ни души, два-три разбомбленных домика, жалкий садик. Далеко впереди гудело, должно быть, несколько десятков моторов.
— Не беда, — сказал шофер. — Пять минут можем подождать, все равно через передних не перепрыгнем.
Кригер пошел искать между руинами какое-нибудь уцелевшее жилье.
— Слишком далеко не отходите! — крикнул ему вслед шофер и обернулся, потому что с шоссе снова донесся шум мотора. Все трое поглядели в ту сторону, даже бухгалтер высунул голову из кабины.
Из-за поворота, всего метрах в четырехстах от них, показался массивный низкий силуэт танка. За ним еще и еще. Поднялся чудовищный шум.
— Немцы! — крикнул шофер.
— Немцы… — шепотом повторил Сосновский.
Танки были слишком далеко, чтобы различить опознавательные знаки на их башнях. Количество, именно количество объяснило им все.
Пять секунд они стояли неподвижно, окаменев, бессмысленно вглядываясь в приближающуюся железную лавину.
— Роман! — попытался крикнуть Кальве. — Позови Романа, — попросил он Сосновского.
Эти два слова вывели их из оцепенения. Шофер дико крикнул:
— Бежать!
Он втолкнул в кузов Сосновского, который громко звал Кригера, захлопнул дверцу и сел в кабину.
Машина стремительно рванулась. Через заднее окошечко они видели растущую морду первого танка, черную точку дула. Кальве скользнул взглядом по руинам. Кригера не было. Снова танк. Когда он выстрелит?
Танк не выстрелил, и они тотчас поняли почему. Они находятся в центре городка, вроде как на площади. Машина с ходу тормозит. Сосновский валится вперед, ноги Кальве оказываются у самого подбородка. Впереди через окошечко они видят Варшавское шоссе и совсем близко три других танка, повернутые дулами на Варшаву, видят башенки с открытыми люками, черные кресты в белых ободках, обнаженные загорелые спины солдат.
Это длится секунду, внезапный поворот вправо и на предельной скорости — вперед. Они видят — теперь через заднее окошечко, — как один из голых солдат машет рукой в их сторону, как он наклоняется, что-то хватает, как целится… машина сворачивает и мчится все быстрее, резко подскакивает на выбоинах, они колотятся головами о верх…
Так началась игра в кошки и мышки: полчища серо-зеленых танков, расползающихся под Варшавой, как тараканы, гонялись за идиотски желтым автомобильчиком. В Гроец машина ворвалась, преследуемая танками, идущими из Могельницы. Какой-то подросток крикнул им, что на Варшаву ехать нельзя, туда уже прорвались мотоциклисты.
Они свернули к Гуре-Кальварии: увидели танки. Боковыми дорогами поехали на Варку. Там они узнали, что мост через Вислу еще не взорван. На этот раз им повезло. Они пронеслись по понтонной переправе так быстро, что загрохотали неплотно уложенные доски. На том берегу нетерпеливо топтались саперы: кажется, у Гуры-Кальварии немцы уже форсировали Вислу.
Преследуемые с севера канонадой и трескотней пулеметов, они свернули на юг. Наступил вечер. Ночью они смешались с толпой беженцев на Люблинском шоссе и до рассвета проехали самое большее тридцать километров.
Первый утренний налет застал их за Гарволином. Шофер свернул с дороги, проехал по сыроватому лугу и загнал машину в лесок.
— Варшава сдана! — сообщили им, едва живым, беженцы, расположившиеся как попало под сосенками.
В небе гудели самолеты. Сосновский бегал за водой, смачивал носовой платок, прикладывал его к сердцу Кальве.