– Конечно, в одной, понятно, что очень теснились. Сам старик от них ширмой отгораживался поначалу, ну чтоб не мешать. Потом, как постарше стали, занавеской разделили, вот здесь стояла кровать Елены Тимофеевны, вот тут, у окна, старикова, а вот тут двухэтажная братьев. За столом они занимались вместе всегда, помогали друг дружке… Я и сама не знала, что они нюхают клей-то. Вроде нормальные, ну баламуты, как все.
– Деньги воровали, ты сама рассказывала, – напомнила девочка. Мать кивнула неохотно.
– Да, воровали по мелкому. Я сперва не замечала…
– Как же не замечала, ты сама говорила…
– Ну да, говорила со стариком. Он многое им прощал еще. Почему и не уследил. Его пенсию они почитай всю на ветер пускали. Да и потом, Аня, отойди от шкафа, потом, мне кажется, старший кулаки в ход пускал. Я не видела, но угрожать несколько раз угрожал.
– А старик? – трудно поверить, что такому вообще можно угрожать.
– Любил он их. Или уже нет. Но прощал.
– Ты сама сказала, как их не стало, дедушка свободней вздохнул, – от Анечки ничего оказалось не скрыть.
– Он как один остался, небольшой ремонт сделал, своими силами. Комната совсем другой стала, теперь и не узнать. Да и сам он изменился
– Ты говорила, на похороны не ходил….
– Скажите, – не выдержал я, – за последние дни, недели, месяцы, может еще больший срок, он сильно переменился?
– Вы так странно спрашиваете, – задумчиво ответила женщина. – Мне кажется. Да нет, как один остался, вроде ничего… разве что за Аней стал приглядывать больше. Учить всякому.
– Мы вместе уроки делали, когда мама не успевала.
– А после того, как он в Сочи уезжал? Четыре года назад?
– В Сочи? Нет, не помню, чтобы что-то особенное случилось.
– Я тогда в школу пошла. Дедушка провожать меня тоже…
– Да какой он тебе дедушка, – неожиданно резко ответила мать. Анечка обиженно замолчала, надувшись, убежала к себе.
– Так зачем же пошел? – невольно вырвалось у меня, когда мы покинули комнату, выбравшись в коридор. – Ведь, если не мстить.
– Может и мстить – обществу, например, – холодно возразил Диденко.
– Не похож он на человека, который решил свести счеты с жизнью, потому что у него все плохо, а все в этом виновны. И потом, он столько готовился. Ты какой конспект у него нашел, там ведь всё, – мы снова заспорили и снова ни к чему не пришли.
– Старик тебе уже в душу влез, ты так его выгораживать стал, будто родной, – неожиданно сказал он.
Может и так. Отца мне всегда не хватало. Последний десяток лет он то и дело всплывает в памяти. Или в снах. Последнее время мне часто снятся сны.
Он старался, чтобы я рос развитым, настоял, чтобы я шел в детский сад, осваивать азы общения с себе подобными, а не сидел дома, пусть мать и не работала с моего дня рождения. Потом были секции самбо, баскетбол, теннис, а воскресеньями он часто водил меня в тир, а после мы шли в парк и ели мороженое. Видя мою любовь к детективам, он старался привить серьезное отношение к чтению. Я взялся за Достоевского, Бунина, Чехова. У матери были связи в библиотеке, она доставала редкие книги. Я читал, старательно, отец потом часто спрашивал, интересовался, что я вынес из прочитанной книги. Я отвечал, иногда с удовольствием, иногда лишь бы сказать. В последние годы он стал водить меня в главк, приобщал к духу. Потом мы опять гуляли в парке, обсуждали. Странно, что я исподволь противился этому, или мне теперь кажутся приятными те прогулки и долгие беседы? Когда пошел по его пути, когда понял верность отцовых слов?
Он не хотел делился только со мной одним, часто старался пригласить кого-то из моих друзей, да и я пытался не раз побыть вместе с ним с компанией. Вот только не шел никто, отца уважали, но куда больше боялись. Не хотели общаться, отнекивались, ссылались на что угодно. Он всякий раз пожимал плечами, говоря: «У тебя будет расспрашивать, расскажи подробней». Но спрашивали мало и неохотно, мои ответы считали отцовыми; отчасти так и было. Он строил не только и не столько фундамент моей жизни, сколько закладывал сам дом, широко, уверенно, с тем размахом, который мог себе позволить. И я молча следовал его заветам, его проектам, хотя очень хотел попробовать сам, вложить свою лепту в его строительство, которое ни тогда, ни сейчас одному не потянуть. Особенно теперь, когда не смог сам создать в этих холодных стенах хотя бы жалкое подобие уюта. Таня, она могла, она ведь совершенно другая…