Может быть, письма спасут от тоски?
Неосознанно Тэйлос провёл пальцами по застёжкам небольшого чемодана. У него было немного вещей, а самое ценное представляли бумаги, записки и заметки. И прямо сейчас отчаянно захотелось погрузиться в них, сбежать из-под хмурого мартовского неба, забыться, захлебнуться в чём-то привычном, в чём-то сотворённом его собственными руками, рождённом из его мыслей.
Экипаж качнуло, Тэйлос встрепенулся, возвращаясь к реальности.
— Приехали! — окликнул извозчик.
Вскоре Тэйлос остался на мостовой один. В окнах отражались мрачные облака, стремительно темнело, и поднялся ветер, сырой и промозглый. Подышав на ладони — о перчатках он благополучно забыл, Тэйлос подхватил свой багаж и направился к небольшой гостинице. Сначала он хотел найти хоть какое-то место, где можно было отдохнуть, а разбираться с собственностью, если таковую ещё не присвоил город, Тэйлос собирался позже.
Вечером, отказавшись от ужина в пользу чашки чая, Тэйлос открыл записную книжку, служившую ему небольшим дневником. На странице уже была обозначена дата, и ему оставалось только вписать что-то важное. Слова, которые смогли бы отразить первый день его возвращения.
Подумав немного, Тэйлос написал: «Грусть». Затем его взгляд сам собой скользнул на не до конца разобранные вещи, он заметил выглядывающий из-за стопок бумаг и книг край шкатулки. Немедленно отложив свои заметки, он вынул её и открыл, бегло перебрал бархатные мешочки, пока один не лёг в ладонь как-то… по-особенному.
Тэйлос вытащил оттуда тяжёлый подвес на длинном чёрном шнурке. Отполированный до блеска камень на миг отразил его черты, исказив их почти до неузнаваемости. Тэйлос сжал подвес в пальцах, очень и очень сильно, и грусть отступила.
Он достал бумагу для писем и вместо дневника набросал на чистом листе: «Друг мой, казалось бы, не так давно мы вместе спускались по лестницам университета…»
***
Мотнув головой, Тэйлос избавился от воспоминания. Подвес на чёрном шнурке и сейчас был с ним. Обрывок мартовского стылого дня словно заставил пробудиться внутри неясные чувства, и камень, сейчас касающийся кожи, нагрелся.
«Не знаю, почему ты остановил выбор именно на нём, это, пожалуй, наиболее… бесполезный из всех, что есть в твоей шкатулке. Всего лишь… выражение моей к тебе приязни, не более», — сказал ему Дэвид. И когда Тэйлос вглядывался, вслушивался, вчувствывался в этот амулет, он помнил только тепло.
Тепло… как и во время ритуала, о котором тело и разум помнят такие разные вещи!
«Как, однако, звучит, когда ты произносишь это. Нет, любовника у меня нет. Но ты сказал — сердечная привязанность… Впрочем, давнишняя и безответная. Вряд ли подобная болтовня стоит внимания, удивительно только, откуда об этом прознал Ринко — не сказать, чтобы я кому-либо распространялся на этот счёт. А значит… кто-то ему подсказал. Кто-то гораздо более сведущий. Использующий для собственных целей… отнюдь не простые способы получения информации», — прозвучал голос Дэвида внутри как раз в тот момент, когда они расположились на кухне.
Дэвид отступил от него, чтобы поставить чайник на огонь.
— Когда я приехал учиться, скрылся за чужим именем, — заговорил он мягким голосом, — я не рассчитывал завести друзей. Брун смеялась над первыми моими письмами, укоряя меня, что я не понимаю, насколько притягательным могу показаться юным и нетерпеливым умам, жаждущим познания. Из-за того, что мне приходилось скрывать собственное происхождение, то, чем я являюсь, магические силы, которыми привык пользоваться… я нёс на себе печать тайны, и многие души это притягивало сродни тому, как пламя привлекает мотыльков. Не могу сказать, что я был столь же опасен, как огонь для тонких крыльев, но… я считал себя таковым.
— Дэвид… — решился прервать его Тэйлос. Картина складывалась перед ним, она была столь простой, столь… явной, что внутри даже пробуждался гнев — как можно было оказаться настолько слепым, настолько глупым!
— Подожди, — Дэвид качнул головой. — Разве я закончил?..
Он поставил две чашки и в каждую бросил по щепотке чая из стеклянной банки причудливой формы. Чайник пока не вскипел, и Дэвид стоял, не отрывая от него взгляда.
— Но оказалось, что и пламя может становиться мотыльком. Познакомившись с тобой, я понял, что увлёкся. То, как ты видел и чувствовал мир, то, как ты рассуждал и излагал свои мысли, в конце концов даже очертания твоей фигуры, черты лица… Всё влекло меня к тебе. Если мы не разговаривали, не обменивались ни единым словом — это был пустой и серый день, — Дэвид подхватил чайник и залил чашки кипятком. Тяжело уронил чайник на место и всё же не повернулся. — Но я был обречён. Подарки, намёки… Я не силён в этом, но хуже всего — понятия не имел, как можно было бы объяснить тебе тогда, что мне не хватает только лишь нашей дружбы.
Тэйлос поражённо молчал. Он был удивлён не тем, что Дэвид рассказал сейчас, но тем, как именно он говорил, что за горечь и тоска, что за отчаяние звучали в его голосе.
— В конце концов я сделал для тебя амулет, подвес, в котором сосредоточена вся моя… отвратительная и беззащитная любовь к тебе, — наконец он развернулся на каблуках. — И Грэйс знает — между нами не только связь медиума и мага. Он видит ясно, что я люблю тебя. Что за тебя и ради тебя я готов буду предать и собственные принципы, и множество других людей. Вполне возможно, если выбор встанет между тобой и Брун — я отрекусь и от неё.
— Дэвид, — Тэйлос глубоко вздохнул. — Он не доберётся до меня. Он не сможет ни к чему принудить тебя и… — он подошёл ближе. — Отчего — отвратительная?..
— Тэйлос… — но больше он ничего не сказал. В чашках чайный лист набухал и разворачивался, медленно оседал на дно. Тэйлос взглянул на это и мельком улыбнулся.
— Дай руку, — попросил он.
Дэвид протянул ему правую ладонь, и Тэйлос сплёл с ним пальцы, вновь полагаясь на пробудившееся внутри интуитивное знание.
«Уважаемый Дэвид, мы не виделись пять лет и, может быть, в том виноват именно я. Сейчас мне бы хотелось искать встречи с вами — и чтобы вспомнить о былых весёлых временах, и чтобы найти помощь в очень деликатном деле. Я не могу, пожалуй, рассказать все подробности письмом, но вкратце обрисую ситуацию. Возможно, вам, друг мой, и этого окажется достаточно, чтобы дать мне путеводную нить, следуя которой, я и сам смогу найти выход из лабиринта…» — пришло в голову начало того самого письма, которое Тэйлос отправил, когда ещё не понимал и не сознавал и десятой доли того, что вообще происходит в городе.
— Так ты… любил меня все эти годы? — спросил он удивлённо. — И не делал никаких попыток приблизиться?.. И что же ты почувствовал, когда заметил пробуждение дара?..
— Твой дар, Тэйлос, я нашёл ещё в университете. Помнишь, когда-то мы столкнулись на кладбище? Впрочем, — тут же перебил сам себя Дэвид, — как ты можешь помнить столь незначительный случай! Тогда я… был несдержан, заметив в тебе что-то… необычное, я очаровал тебя и позволил себе проверить. Увидел зерно таланта и был пленён и им тоже. Когда я описывал тебя Брун, она сразу сказала, что ты… ты — моя идеальная пара. Медиум, связь с которым позволит достичь… — он качнул головой.
— Тот самый день, когда ты оставил цветок в моих волосах, — усмехнулся Тэйлос. — Совсем недавно я вспомнил этот случай. Ты понятия не имеешь, Дэвид, сколько значил для меня тогда и что значишь сейчас. Как будто бы бегство стало частью твоей натуры! Ты убегаешь от того, чтобы признать собственную магию достойной, ты отступаешь от меня, потому что боишься, что не понравишься мне…
«Ты до сих пор ничего не открыл ему? Но как же тогда получается, что ваша энергия течёт, как ей положено? Вы переспали?» — отозвался в памяти неловкий разговор, случившийся в тот самый день, когда приехала Брун.
— Открой наконец глаза, Дэзмонд! — потребовал он. — Наша энергия текла как полагается до ритуала. Ты помнишь?..
Дэвид очень медленно кивнул, сплёл с ним пальцы, сжал почти до боли. Тэйлос видел, как судорожно, как болезненно даётся ему осознание простого в сущности факта.