Калитка открылась. В проходе появилась невысокая полноватая женщина. Ее расцвет давно миновал, щеки утратили румянец, волосы, сбившись комком на голове, изрядно поседели, под глазами и в уголках рта отчетливо выделялась сеточка морщин. Но красавицей эта женщина не была никогда, даже много лет назад. Зато какой замечательный у нее голос. Он не сомневался, что с его помощью она могла соблазнить любого мужчину - ведь голос не внешность, с возрастом он становится только лучше.
- Это правда ты? - Женщина смотрела на него снизу вверх. - Тогда ты был ниже меня, и всегда носил ужасный очки с черными стеклами.
- Они мне больше не нужны, - улыбнулся он. - Я вижу.
Она не ответила на его улыбку.
- Зачем ты пришел?
- Хотел тебя увидеть.
- Ну, смотри, - глаза женщины заслезились. - Нравится то, что видишь.
- Нравится, - искренне ответил он.
- Уходи, - женщина опустила голову. - Уходи и больше не возвращайся.
- Ты не рада мне?
- А как ты думаешь? Я старая и толстая, а ты стал красивым, остался молодым и богатым. Чему же мне радоваться?
- Встрече со старым другом.
Женщина захохотала, но смех был нехороший, злой.
- Уходи! - яростно бросила она. - И не возвращайся, никогда!
Женщина захлопнула дверь, закрыла ее на засов и убежала в дом.
Андрей вздохнул, скрестил руки на груди. Напрасно он отыскал Наташу. Одно утешало - она больше не будет являться ему во снах. Он посмотрел на небо, все никак не мог привыкнуть к яркости цветов. Вспомнил голос Наташи, попытался соединить его с внешностью. Получилось очень просто. Она считала себя некрасивой. Воистину, слепы те, кто от рождения видит. Им не понять, многого не понять. А главное, они никогда не смогут видеть по-настоящему, как теперь видит Андрей.
"Прощай, Наташа, - подумал он, глядя на покосившуюся калитку. - В справедливом мире мы остались бы вместе".
Лондонский банкир Андрей Ильин не спеша шел по заросшей сорняком тропинке, любуясь миром, который он открыл для себя совсем недавно.
<p>
Глава 3.</p>
Лекцию Хворостин не слушал, но писал. Обрести такой навык можно только в университете. Юра положил голову на левую ладонь, уперся локтем левой руки в стол, а правой записывал слова, произносимые профессором. Он дремал, не отдавал себе отчета в том, что говорят. Юра пропускал слова через себя, подобно мясорубке их перемалывал, и заносил их в тетрадь, не позволяя информации задерживаться внутри. Удивительно, но во время лекций он успевал выспаться лучше, чем за ночь. Правда, сегодня он не писал, а размышлял. После того, как Катя переспала с ним, прошла почти неделя. Мать успела помириться с Ройтом, и передумала ехать в Рязань. Милиция так и не явилась допрашивать Юру. О Соколовых он больше ничего не слышал, Штиблет не пытался снова до него дозвониться, Катя пропала. Причин что-либо менять в жизни не было, но почему-то в Сентябрьск съездить хотелось. Теперь, когда подсчитывать каждую копейку не было нужды, Юра мог позволить себе короткий отпуск дней на девять. Уедет в пятницу, вернется в воскресенье через неделю. А если самолетом, и того быстрее. В принципе, Хворостин сумеет убедить декана дать ему отгул. Юра в красках распишет проблемы матери, преувеличит пагубность собственного положения. Декан мужик совестливый, уступит. Да и что страшного в одной-единственной неделе прогула?
Пара подошла к концу, студенты стали собираться, Юра неторопливо закрыл свою тетрадь, бросил ее в пакет, стал дожидаться, когда большая часть народу выйдет из аудитории. Дожидаясь, Хворостин разглядывал свой стол, который, как и в школе, был измалеван ручкой. А еще говорят, что люди взрослеют! Тут и извечный железнодорожный состав, над которым красовался стишок: "Если ты не голубой нарисуй вагон другой". И номера телефонов каких-то Димчиков, Азретов, Витьков, суливших позвонившей девушке незабываемое знакомство. Но самый любимый Юрин раздел народного школьного творчества, конечно же, карикатуры на преподавателей. Некоторые примитивные, грубые и пошлые, но изредка попадались довольно точные и утонченные, содержащие забавные намеки и отражавшие наиболее противные черты преподавателя с дотошностью ювелира. Тут тебе и Инна Яковлевна с громадным носом, в стиле тех, что рисовали евреям немецкие карикатуристы в годы правления Гитлера. Казалось бы, простая насмешка над недостатком преподавателя. Но Юра различал в карикатуре и тонкий намек - Инна Яковлевна очень беспокоилась о том, как бы ее не приняли за еврейку из-за характерной внешности. Пожалуй, упоминание о ее еврейском происхождении было единственным уязвимым местом преподавательницы. Карикатура как раз и метила в это больное место. Что называется не в бровь, а в глаз.
- Юра, а ты чего сидишь? Выходи, мне аудиторию закрывать надо, - сказал ему Петр Иванович, высоченный и широкоплечий профессор.
- Простите, задумался, - Хворостин встал, выскочил из-за парты, и быстро миновав аудиторию, подошел к выходу.
- Погоди, Юра, - окликнул его Петр Иванович у выхода. - Я по поводу твоего посещения поговорить хотел.
- А что такое? - Хворостин насторожился. Он прогулял всего две пары. Понятно, что учились всего месяц, но и Юра не первокурсник, на такую мелочь внимания никто не обращал.
- Ты с самого начала года прогуливать начинаешь. Меня это не устраивает.
- Простите, обстоятельства сложились неудачно.
- На экзамене про свои обстоятельства расскажешь! - грозно произнес профессор. - В прошлом году я зачет тебе скрипя зубами поставил, но теперь не намерен попустительствовать. Я поговорил с другими преподавателями. Все они тобой недовольны, жалуются. Прогуливаешь пары часто, вот хотя бы двадцать четвертого числа без уважительной причины на занятия не явился.
- Причины были личного характера, - Юра старался держать себя в руках, но Петр Иванович начинал его раздражать.
- Да не волнует меня твой личный характер. Не отчитаешься за каждый прогул, к экзамену не допущу. Понятно?