— Ладно, Дим, на сегодня все… Отдыхай. До завтра.
Сам же сел за свой рабочий стол и задумчиво уставился в принесенную Доном объективку. В очередной раз отметил, что недостаточно умен его приятель и партнер по бизнесу. Конечно, лучше было бы и в первый, и во второй раз послать профессионального договорщика. Но в том дело, что не хотел он к этому лакомому куску никого стороннего допускать. А самому заняться — не получалось. Слишком жесток график.
Дверной замок пробренькал как-то неожиданно. В это время дня никто к Бравиным не приходил.
Вздрогнув, Влада двинулась к воротикам. И удивилась вторично: опережая ее, к воротам со свирепым лаем несся Лорд. Никогда еще не был пес таким ожесточенным. Он лаял, рычал, гневно скалился, царапал метлахскую плитку и таранил ворота своим сильным, упругим телом.
— Лорд, назад, дуралей!
Но Лорд не реагировал. Продолжал яростные наскоки на ворота. С огромным трудом Владе удалось выгнать его во двор, но пес продолжал неистово накидываться на остекленную дверь. Его страшная морда с бешено вращающимися зрачками выглядывала через остекление.
Влада открыла калитку. Перед домом стояла «скорая помощь», а у двери — мужчина в белом халате, в шапочке с завязками и с марлевой маской на лице. Заглянув в бумажку, спросил:
— Вы — мама Данилы? Бравина?
— Да, а что случилось? — встревожилась Влада.
— Пока… ничего не известно. У вашего сына подозрение на… острый гепатит… — Он снова заглянул в бумажку. — Короче, скороточная форма. Он уже в больнице. Теперь надо ему кровь залить. Надо вашу кровь.
Влада покачнулась, но, удержавшись за косяк двери, собралась и внутренне напряглась. «Нельзя терять времени… Срочно надо ехать… Даня в опасности! Надо звонить Лексу».
— Я сейчас… Сейчас я. — Она тряхнула головой и решительно вошла в комнату. Наскоро собравшись, взяла сумочку. Хотела было позвонить, но раздумала. Словно лунатик, она покрутилась по комнате, гадая, все ли взяла. Не прекращавшийся лай Лорда раздражал. Она уже подошла к калитке, когда сзади послышался звон разбитого стекла и шорох приближающейся собаки. Но Влада всего этого уже не слышала. Захлопнув калитку, она села в машину. Тот, в маске, уселся рядом с ней. Водитель — она заметила это только сейчас — тоже оградился марлевой повязкой. Такая предохранительность пугала. Но не сама по себе, а как свидетельство опасности, в которой был Даня.
— Не будем, короче, время терять, — как-то развязно проговорил «медик», достал из чемодана шприц. — Давайте прямо сейчас начнем переливку.
Озабоченная мыслями о Даньке, Влада не замечала фальши в действиях «медика». Послушно оголила руку. Глаза ее были устремлены на дорогу. «Скорей, скорей же!» — мысленно подбадривала она водителя. Никогда прежде не подставляла она так безбоязненно свое тело под укол. «Медик» с большой сноровкой попал иглой и вену.
…Машина въехала в лесок и остановилась у ворот особняка. Заглянув в кузов, охранник подмигнул «медработнику» и открыл ворота.
Павел вошел — стремительный, сосредоточенный, — как входил в зал заседаний. И сразу, натолкнулся на азартный взгляд Донского:
— Птичка уже в клетке. Можешь полюбоваться.
— Макс, — обратился Павел к охраннику, — выключи там свет.
— Не нужно, — махнул рукой Дон. — Она еще часа два в отключке будет.
Тем не менее, предусмотрительно спрятав лицо за шарфом, Павел вошел в спальню. Посмотреть на предмет будущего шантажа. Зашел, испытывая злорадное торжество.
Влада лежала прямо на покрывале громадной кровати, мятежно разбросав руки. Сон ее был глубок, но неспокоен. Она всхлипывала, встревоженно сводила брови. Щеки ее порозовели, над пунцовыми, обижено изогнутыми губами, как росинки на лепестке розы, застыли капельки пота. Дыхание было неслышным, но грудь взволнованно вздымалась. Он заглядывал в чащобу ее вздрагивающих ресниц и вдруг угадал, даже за сомкнутыми веками угадал, что глаза у нее васильковые. Обязательно должны быть васильковыми!
Мефистофельская улыбка сама по себе свернулась, сгинула, брови напряженно изогнулись. Жесткий, невозмутимый циник оцепенел. Непонятное волнение… нет, смятение охватило Фауста. Неизвестное этому тридцативосьмилетнему мужчине чувство. С ним произошло то, что раньше никогда не случалось в его, изобилующей женщинами, бурной жизни. Внутри все трепетало, всполошилось. Павел сердился на себя, усмирял эмоции. Но неподвластное ему волнение разрасталось, усугублялось. Словно большая и сильная птица, попавшая в силки. Ей не хватало пространства, она билась грудью, крыльями. Ее когти яростно вцепились в сплетение нервов и доставляли боль. Невыносимую, сладостную! Боль, которую хотелось продлить. Сердце металось в бешеных синкопах. Ноздри уже не успевали за скачкой необузданного сердца.