Весной дела у него пошли из рук вон плохо, и в мае он почувствовал, что пора отправляться в Лондон. Он самодовольно полагался на свою деловую жилку, и, пожалуй, во всём Гормгарнете невозможно было сыскать суеверия глупее, чем это. В Лондоне он попался на крючок к одному изворотливому господину, которому больше пристало бы трудиться не в Палате Общин, а в воровском притоне. Будучи членом парламента, этот господин ловко использовал своё влияние и возможности для того, чтобы проталкивать дутые предприятия. Он близко знался со старшим братом нашего лэрда. Этот брат и сам был избран в парламент от довольно крупного города и был человеком таких принципов, которые их приверженцы предпочитают не выставлять на всеобщее обозрение. Этим двоим понадобилось совсем немного времени и усилий, чтобы сделать Томаса Гэлбрайта бессмысленной игрушкой в своих руках, назначив его председателем одной бессовестной компании, имя которой ещё несколько столетий будут проклинать обманутые ею семьи. Поэтому всё лето лэрд провёл не дома, а в Лондоне. Он продвигал свою компанию, возлагая на неё большие надежды и изо всех сил стараясь в неё поверить, — так сказать, взбивал сливки, собственноручно снимая со своих махинаций воздушную пену. По крайней мере, он старательно убеждал других, что эта пена и есть настоящая прибыль, настоящий прирост. Служению Маммоне он посвятил всё святилище своего воображения, и поселившийся там дух ловко и хитро его разыгрывал.
Произошла также ещё одна перемена, казалось бы, небольшая, но на поверку оказавшаяся не менее значительной. Ещё зимой домоправительница поместья Глашруах наняла в горничные одну из сестёр Донала, в основном, для того, чтобы та прислуживала мисс Гэлбрайт. Джиневра так и оставалась молчаливой и простой девочкой, а бессознательная скромность и застенчивость придавали ей вид спокойного достоинства. В её душе детскость уже начала переплетаться с женственностью, как переливаются и переходят друг в друга радужные оттенки на голубином горлышке. Блаженна та женщина, в которой зрелость и детство мирно уживаются вместе и одно так и не вытесняет другого! Блажен и тот, кто любит такую женщину и любим ею в ответ! Стоило кому — то подойти к ней с недобрыми или сомнительными намерениями, как Джиневра тут же непроизвольно выпрямлялась во весь рост, со сдержанным достоинством уклоняясь от неприятного ей чужого присутствия. Но через минуту маленькая Джини уже весело смеялась, как может смеяться только ребёнок, увидевший забавное там, где взрослые не способны его заметить. А ещё через минуту женщина вдруг снова вступала в свои права, как бы упрекая резвую девочку за чрезмерную шаловливость: весёлые искры в глазах Джиневры тускнели, и она опять становилась серьёзной и немного грустной.
Люди вокруг любили её, но слегка побаивались — может быть, из — за тихой сдержанности её поведения или из — за того, что она всегда держалась несколько отстранённо и было невозможно угадать, какие мысли витают в её голове, если только она сама о них не рассказывала. Однако её домочадцы даже себе не признавались в том, что чувствуют себя немного неловко в её присутствии ещё и потому, что Джиневра была чрезвычайно совестливой и честной. Возможно, рядом с ней некоторые из них чувствовали собственную недобросовестность и потому старались поменьше бывать в её обществе.
Однако в душе её новой горничной ничего такого не происходило. Она была простодушной и доброжелательной, как и всё её семейство. Когда она поняла, что Джиневра тоже ищет простоты и добра, в её сердце немедленно возникло желание угодить своей маленькой хозяйке, которое крепло потом с каждым днём. Она была младшей из дочерей Грантов, года на четыре старше Донала. Её пожалуй, нельзя было назвать умненькой, но она была милой, честной и услужливой.
Ники (родители назвали её в честь Евники, матери Тимофея, ученика апостола Павла) всегда была готова почитать других лучше и выше себя. Поэтому увидев спокойное лицо Джиневры, она тут же приняла её за маленькую святую и с восхищением склонилась перед своей юной королевой, положив её волю себе в закон. Джиневре же сразу пришлись по душе здоровый румянец и честные глаза новой горничной, и она не вздрагивала от неудовольствия, когда Ники причёсывала ей волосы, и не раздражалась, когда та по неумению больно дёргала спутанные пряди. К весне девочки успели крепко привязаться друг к другу.