Она прижимала к груди тщедушного младенца, завёрнутого в уголок старенькой чёрной шали. Из её безумных глаз на мальчиков выглянуло целое море горя и отчаяния. Поравнявшись с ними, женщина заколебалась, приостановилась, выпростала из — под шали руку — даже не всю руку, а только ладонь, такую белую в ночной темноте — и робко протянула её мальчикам с немой просьбой о помощи. У Донала денег не было. У Гибби нашёлся шиллинг. Её пальцы схватили монету, лицо на мгновение осветилось радостью, губы прошептали слова благодарности, и она поспешила дальше. Мальчики глубоко вздохнули и почувствовали некоторое облегчение, но ненадолго. Мысль о женщине, бродящей в ночи, во тьме и тумане, не давала им покоя. Неужели никак нельзя собрать таких вот обездоленных под крыльями какой — нибудь доброй, гостеприимной наседки? Гибби сам долгие годы скитался по улицам и считал своё существование вполне сносным, но от этого он жалел несчастную ничуть не меньше. Её положение и в самом деле было гораздо печальнее и разительно отличалось от его нищенской, но весёлой вольницы.
Больше на улице никого не было. Единственное живое существо удалялось от них в мерцающем свете фонарей. Они проводили женщину глазами вдоль пустынной улицы, казавшейся Доналу пустым руслом безводной реки, по берегам которой высились лишь склепы, освещаемые могильными лампадами.
Почему — то им стало тошно при мысли о том, что они вот — вот потеряют её из виду, и, когда её было уже почти не видно, они повернулись и последовали за ней. Они двигались украдкой, держась от неё как можно дальше и не желая, чтобы она заметила за собой эту сострадательную слежку. Вдруг женщина исчезла. Мальчики подобрались к тому месту, куда, как им показалось, она завернула, и обнаружили маленькую лавчонку. Дверное стекло было прикрыто красной занавеской, наполовину сорванной с крючков. Внутри горела масляная лампа. Похоже, перед ними была лавка старьёвщика, грязная и ужасная. Посередине комнаты стояла та самая женщина, а другая с обрюзгшим лицом, страшная, как будто восставшая из ада, достала из какой — то потайной щели бутылку — точно такую же, к какой прикладывался, бывало, отец Гибби. Гибби уже готов был кинуться внутрь и выхватить мерзкое зелье из её руки, но Донал остановил его.
— Что ты! — прошептал он. — Мы же не можем ходить за ней всю ночь. А если бы и пошли, что ей от этого проку? Утром всё начнётся сначала. Оставь её, беднягу.
Женщина приняла виски в треснутой чайной чашке, сделала жадный глоток, а затем, к ужасу мальчиков, наклонилась к ребёнку и дала ему проглотить немного виски из своего рта. Осушив чашку до дна, она тихо поставила её на прилавок и без единого слова (потому что успела заплатить за выпивку заранее) вышла на улицу. Она выглядела всё такой же бледной и худой, но в глазах её было совсем другое выражение. При виде этого вся мудрость Донала вмиг покинула его.
— Эй, вы! — воскликнул он. — Разве вам для этого дали шиллинг?
— Вы же просто дали и ничего не сказали, — кротко ответила несчастная и пошла дальше, опустив голову и крепко прижимая к себе ребёнка.
Мальчики переглянулись.
— Нет, не на то она должна была потратить твой шиллинг, Гибби, — сказал Донал. — Ясно, что таким, как она, деньги давать нельзя. Только кто знает?
Может, сейчас этой бедняжке приходится терпеть голод, холод и жажду, чтобы потом она не горела в адском пламени, как богач из притчи про Лазаря.
Тут он осёкся, потому что увидел, что Гибби плачет. Душа его разрывалась от горя. Он с радостью прижал бы и женщину, и её младенца к самому своему сердцу, но сейчас не мог ничего для них сделать. Любовь казалась ему беспомощной, деньги — бесполезными. С этого дня Гибби крепко задумался и, как выяснилось позже, не напрасно. С того самого часа мысль о бездомных, бесприютных скитальцах не отпускала его разум, сердце и воображение. Его природная любовь к людям всё чаще наталкивалась на недоумённый холод и отвержение в кругу тех, кто называет себя Светским Обществом, но при этом она всё больше находила себе пристанище среди голодных, нищих и дрожащих от холода. Из — за этих размышлений к его вере и надежде впервые в жизни начали примешиваться серьёзные и тревожные вопросы, так что его любовь уже начала получать своё вознаграждение: ведь для честного сердца каждое сомнение — это ещё один путь к правде. Я не стану подробно описывать, как именно открывались для Гибби все эти пути, но, поскольку его открытия всегда немедленно выражались в действиях, со временем я покажу вам, что из этого вышло.