Но пока он смотрел, его изумление прошло, и он почувствовал некоторое разочарование от того, что таинственный ночной дух оказался всего — навсего полуодетым нищим мальчишкой, а значит, все его страхи и вся храбрость были напрасными. По мере того, как он наблюдал за неизвестным малышом, внутри него начала подыматься злобная туча негодования и возмущения наглостью этого проходимца. Вскоре Фергюс уже так сильно кипел от злости, что невольно пошевелился, и стул под ним громко скрипнул. Даже не оглянувшись, Гибби метнулся в молочную и захлопнул за собой дверь. Фергюс кинулся за ним, но успел лишь увидеть голую пятку, мелькнувшую в окошке на стене, куда он сам ни за что не смог бы пролезть. Тогда он выскочил из дома, обогнул угол и подбежал к двери амбара. Думая, что его так и не заметили, Гибби спокойно стоял на полу и смеялся, как вдруг услышал, что в дверном замке поворачивается ключ. Он рванулся к кошачьей дверце, но снова опоздал буквально на мгновение, и Фергюс успел заметить его маленькие босые ноги.
Ключ к двери, выходящей на луг, был прямо тут, в амбаре, и Фергюс незамедлительно кинулся в погоню, но стога стояли так близко к двери амбара, что он заметил улепётывающего Гибби только тогда, когда тот с развевающимися по ветру лохмотьями, нёсся по клеверному лугу, мелькая на солнце белой кожей, проглядывающей сквозь дыры.
Когда Фергюс перемахнул через ограду, Гибби уже успел намного его опередить и изо всех сил бежал к ручью. Для своего роста он бегал лучше, чем Фергюс, и был гораздо привычнее к бегу, но ноги у Фергюса были в два раза длиннее. Малыш первым добежал до ручья, с разбегу кинулся в воду, выбрался на другой берег и понёсся дальше, смутно предполагая бежать к Глашруаху. Фергюс разъярился ещё больше. Дистанция между ними сокращалась, но он уже чувствовал, что запыхался и выбился из сил. Наконец, возле моста, ведущего к железным воротам, он настиг беглеца и, крепко ухватив его за руку, изнеможённо повалился на парапет. Гибби слишком запыхался, чтобы рассмеяться, но повернулся к победителю, признавая себя побеждённым такой счастливой и ясной улыбкой, которая растопила бы и более жестокое сердце, чем у Фергюса. Однако тот уже окончательно вышел из себя, потому что всё время боялся упустить сорванца и разом потерять всё, ради чего так старался, а потому в ответ на улыбку изо всей силы съездил Гибби по уху, немало его озадачив. Всё ещё улыбаясь, Гибби сочувственно взглянул в лицо незнакомцу, но в ответ получил лишь ещё один удар теперь уже по другому уху, который ничуть не уравновесил и не смягчил первой оплеухи, и в его глазах начали собираться слёзы. Выместив на нём свою злобу и немного отдышавшись, Фергюс почувствовал себя лучше и начал буравить малыша вопросами. Поскольку ответов не последовало, в нём снова закипело негодование и он опять наградил Гибби двумя крепкими затрещинами, но так ничего и не добился.
Теперь, когда страшный домовой попался ему в руки, надо было решить, что с ним делать. Фергюсу было стыдно бахвалиться тем, что он поймал такого щуплого заморыша, но противный мальчишка заслуживал примерного наказания, да и лэрд потребует, чтобы ему предъявили виновника недавних беспорядков.
Фергюс повернулся к мальчишке и обозвал его наглым мошенником. Гибби уже успел немного оправиться и потому снова улыбнулся. Фергюс сказал, что Гибби виновен в том, что ночью взломал дверь чужого дома и пробрался внутрь. Гибби продолжал улыбаться. За это его могут посадить в тюрьму.
Гибби опять улыбнулся, но на этот раз серьёзно и печально. Фергюс взял малыша за шиворот, ухватив при этом чуть ли не треть всей его куртки, и потряс его так, что чуть не оторвал воротник. Затем он открыл ворота, ухватил Гибби за шею и повёл его по дорожке, время от времени встряхивая его так, что тот даже прикусил себе язык.
Так, проходя мимо рябин, сосенок, берёзок и лиственниц, ступая по старым влажным камням, поросшим мохом и зеленью и слишком холодным для того, чтобы ходить по ним босиком, сэр Гилберт Гэлбрайт впервые приближался к дому своих предков. Его вели туда как пойманного злодея, и выглядел он совершеннейшим бродягой. Сам по себе маленький сэр Гибби не имел ничего общего с блудным сыном — да он и не мог им быть. И всё же он подходил сейчас к поместью как сын своего блудного рода. Перед ним был тот самый дом, который его предки утратили из — за собственных пороков и слабостей, и в лице маленького Гибби всё его семейство начало пожинать наказание за свои грехи. Сам Гибби ничего не знал ни о своих предках, ни об этом доме, ни о фамильных пороках, ни о потерянном имуществе. История его рода глядела сейчас на него и жила в нём самом, а он и не подозревал этого. Но даже знай он обо всём, это бы мало что изменило, и Гибби с не меньшей готовностью принял бы свою судьбу как новую главу большого жизненного повествования, героем которого он почему — то оказался.