Ответил сэр Джордж, в лучшем и самом официальном тоне:
— Могу вас уверить, профессор Маунтгаррет Кемден, что просьба мистера Эндрюса была рассмотрена самым тщательным образом и решение не давать ссуды было принято…
Но договорить ему не пришлось, и сэр Майкл обрадовался, что не он попытался ответить. Сэра Джорджа просто остановил какой-то нечеловеческий рев, в котором нельзя было разобрать ни слова. Но потом пошли и слова:
— А зачем вообще существуют эти ваши несчастные организации? Только для того, чтобы отдавать искусству хоть малую толику денег, что выкачивает из народа правительство, эти напыщенные болваны, только и знающие, что тратить огромные суммы на бомбы, на ракеты, на самолеты, которые никогда им не понадобятся, да еще строят дороги, чтобы всякие кретины могли делать девяносто миль в час, — да мало ли на какую чепуху идут деньги. А ваше дело — сохранять хоть крохи культуры в этом раю низкопробных дельцов, бюрократов и безмозглых сопляков. Поняли?
— Конечно, — сказал сэр Майкл под напором свирепого взгляда, — мы это и стараемся делать.
— И прекрасно — старайтесь. А если вам легче оттого, что вы воображаете, будто вы — важные шишки, так воображайте и дальше. Но не пишите и не разговаривайте с людьми вроде Эндрюса, будто вы — кто-то, а он — ничто. Он для вас Бах, Моцарт, Бетховен, Брамс. Он — Музыка, черт побери! Да проживи вы оба хоть сто лет, вам все равно не понять, какие надежды, страхи, восторги и огорчения переживает композитор, что в нем живет, горит, бушует, что его мучит, каких глубин и высот он достигает, какие усилия тратит, какие чувства его обуревают. А вы сидите, диктуете и подписываете эти дурацкие, нелепые письма и ничего не понимаете. Да этому можно выучить обезьяну. И помните вы, оба. С Эндрюсом вы обошлись гнусно, пришлось мне его выручать. Сделал я это тихо, никто и знать не должен. Но если так случится в другой раз, предупреждаю, я осрамлю вас по всему свету, клянусь Богом, осрамлю! Вот и все. Прощайте, джентльмены.
И, не взглянув на них, старое чудовище схватило огромную партитуру, и его голова скрылась за ней.
Сэр Майкл и сэр Джордж не обменялись ни единым словом ни по пути к лифту, ни в лифте, ни выйдя из темного, скверно пахнущего холла на свет, на свежий воздух. Никакого сочувствия друг к другу у них не появилось. Сэра Майкла и Комси унизили перед сэром Джорджем, перед Дискусом. Сэра Джорджа и Дискус осмеяли и развенчали на глазах у сэра Майкла и Комси. И вся обида, какую вызвал в них сэр Маунтгаррет Кемден, сейчас обратилась на соперника и на вверенную ему организацию. Проклятый Дискус! Черт бы побрал Комси! Каждый считал, что в разочаровании, которое оба потерпели в это злосчастное утро, виноват именно его соперник.
Не успел сэр Джордж войти в свой кабинет, как туда влетела Никола Пемброук. (Нет, несомненно, ошибка — назначить женщин на ответственные места, а не на исполнительскую, рядовую работу.)
— Какие новости? Какие новости? Что-нибудь потрясающее?
— Нет. Старик рассердился за то, что мы, по его мнению, плохо обошлись с Эндрюсом. Особенно он сердит на Стратеррика и Комси. Он был очень резок со Стратерриком — так ему и надо. Вот и все, Никола. У меня сегодня много дела. Попросите Джоан ко мне, когда выйдете.
Она вышла и, сделав смешную кислую гримасу, кивнула на двери генерального секретаря. В ответ Джоан сделала такую же гримасу и кивнула. Им обеим стало легче. А в Комси сэра Майкла встретил Эдгар Хоукинс с румянцем от возбуждения на скулах.
— Все на мази, директор. В два тридцать собираем пресс-конференцию.
— Значит, у вас как раз есть время до завтрака, чтобы отменить ее. И передайте всем, что я ухожу на весь день.