— Где же мы остановились? Ах да, пятое: концерт Спайка Эндрюса. — При этом имени он нахмурился. — Это ваше предложение, Никола.
— Но вы же помните Спайка Эндрюса.
Да, сэр Джордж его помнил.
— Тот самый композитор, он еще силой сюда ворвался, вел себя возмутительно. Невыносимый господин. Почему это он снова нас беспокоит? Никола, попрошу вас объяснить все сначала.
Миссис Пемброук с силой потушила сигарету в пепельнице, словно вдруг решила навеки бросить курить, прикрыла на миг глаза, потом широко открыла их и начала:
— Он написал «Космическую симфонию», для большого оркестра — очень большого, с двумя певцами, с хором, исполняется час с четвертью. Как оркестр Лондонской филармонии, так и Лондонский симфонический оркестр согласны ее исполнить либо в Фестивал-холле, либо в Альберт-холле, но им, конечно, нужна гарантия. И они правы, это работа большого размаха. Композитор обратился и к нам, и в Комси, но и мы, и они ему отказали. Теперь он уговорил Би-би-си внести половину гарантийной суммы — двести фунтов, — если мы дадим вторую половину. Для него это особенно важно, так как Би-би-си будет записывать концерт. Потому он снова пришел к нам, сидел тут у меня часами. Случайно я узнала, что он опять обращался и в Комси и они опять ему отказали. Могу добавить, что мой муж читал партитуру, говорит, вещь очень трудная, не совсем зрелая, но интересная и исполнить ее стоит. Мне кажется, что теперь, когда в Би-би-си заинтересовались, мы можем рискнуть двумястами фунтами. Надо помнить, что это только гарантия в случае неуспеха. Если концерт удастся, мы не потеряем ни одного пенни.
— Благодарю вас, Никола, — сказал сэр Джордж. — Но прежде чем ознакомиться с точкой зрения остальных, я должен подчеркнуть, что, по моему мнению, мы не можем обсуждать это предложение по-деловому, если не будем считать заранее, что это обойдется Дискусу в двести фунтов.
— Правильно, — сказал Хьюго Хейвуд. — Мы потеряем двести фунтов. Какой бы оркестр за это ни взялся, он непременно израсходует лишнее, и к нам придут требовать еще денег. Я против.
— Я тоже, — сказал Спенсер с редкой для него лаконичностью.
— А я нет, господин председатель, — подал голос Нейл Джонсон. — Мы могли бы тут противостоять Комси. Даже если вся гарантийная сумма пропадет, мы за эти деньги получим отличную рекламу для нашего учреждения, тут и Би-би-си, и музыкальная пресса, и все, кто связан с исполнением. Я голосую за, господин председатель.
Сэр Джордж вопросительно посмотрел на Кемпа. Тот в свою очередь посмотрел на Никола Пемброук.
— Вам нравится этот Спайк Эндрюс, Никола?
— Не выношу его. Но это ничего не доказывает. Наверно, я и Бетховена ненавидела бы.
— Бетховен перед смертью благословлял англичан и Филармоническое общество, — сказал Кемп, — а теперь кто кого благословляет? Кто заслуживает благословения? Филармоническое общество послало Бетховену сто фунтов авансом за концерт, данный в пользу композитора. Тогдашние сто фунтов все равно что теперешние полторы тысячи. Почему же мы воображаем, что…
— Мистер Кемп, — сказал сэр Джордж с откровенным нетерпением, — может быть, вы хотите высказаться насчет этой дотации, этой гарантийной суммы?
— Да, конечно, — сказал Кемп. — Я — за.
— Значит, у нас есть три за и два против. Я тоже против. — Сэр Джордж сурово посмотрел на всех. — И на этот раз мне придется воспользоваться своей привилегией. Мы отказываем мистеру Эндрюсу в его просьбе.
— Сэр Джордж, — сказала Никола Пемброук, явно огорченная этим решением, — будьте добры, напишите ему сами, так сказать, ответ на высшем уровне!
Он поднял брови, голос его прозвучал высокомерно:
— Не вижу особой необходимости: не верится, что человек по имени Спайк Эндрюс заслуживает ответа на высшем уровне, но ради вас я готов. Запишите, пожалуйста, миссис Дрейтон, — письмо Эндрюсу. Переходим к шестому пункту. Выставка Неда Грина.
Джералд Спенсер, совсем было утонувший в глубине кресла, вдруг стал распрямляться, вытягиваться, и его длинная шея и длинный нос придавали ему сходство с каким-то допотопным животным. В тени, между носом и шеей, его почти невидимые губы, словно сделанные из бледной резины, стали шевелиться и извиваться, шипя и брызгая слюной.
— Считаю, что это очень существенно. Нед Грин десять лет прожил во Франции. На днях, впервые за много лет, открывается его персональная выставка в галерее Баро. Люсьен Баро уверил меня — а на него можно положиться, — что это будет сенсация. Дешевле двух тысяч фунтов там ни одной картины не будет. Баро говорил, что он и так мог бы их продать, не выставляя, но выставка ему нужна для галереи. Сам я не в большом восторге от работ Грина. Слишком очевидный компромисс между предметной и абстрактной живописью — как Вийон или де Сталь, но сила в нем огромная, бездна уверенности, цветовые эффекты, так что вполне понятно, почему все не слишком разборчивые коллекционеры гоняются за ним. Грин сам приезжал на выставку в галерее Баро, и, это очень важно, Баро обещал дать мне знать, когда он приедет, и свести нас с ним. Это чрезвычайно важно, так как Грин — человек трудный, совершенно недоступный, ненавидит рекламу и общение с людьми, в некотором роде, как Тернер, — опрощение, безвестность. Теперь самый главный, самый существенный момент… — Он остановился, чтобы передохнуть.