Найджел смотрел на нее сияющими глазами. Душа, озарившая ее смуглое лицо, придала ему красоту, несравненно более благородную и редкостную, чем красота ее кокетливой сестры. Он склонился перед ее женским величием и прижал губы к ее руке.
— Ты как звезда, которая указывает мне путь к вершинам, — сказал он. — Наши души отданы служению чести, и как мы можем стать помехой друг другу, если цель у нас одна?
Она покачала гордой головой:
— Так тебе кажется теперь, мой прекрасный возлюбленный, но годы способны изменить все. Как можешь ты доказать, что я и правда помогаю тебе, а не мешаю?
— Я докажу это делом, моя прекрасная возлюбленная, — ответил Найджел. — Здесь, у святилища святой Екатерины, нынче, в день святой Маргариты, я клянусь, что совершу в твою честь три подвига, как залог моей великой любви, и только тогда вновь предстану перед тобой. Три эти подвига будут доказательством, что любовь моя к тебе, как она ни велика, не была мне помехой на пути к обретению славы.
Любовь и гордость освещали ее лицо, когда она сказала:
— Я тоже принесу обет и поклянусь святой Екатериной, возле святилища которой стою. Клянусь, что буду ждать тебя, пока ты не совершишь эти три подвига и мы не встретимся вновь, но если — боже оборони! — совершая их, ты падешь, я уйду в шалфордский монастырь и ни разу больше не посмотрю в лицо мужчины. Дай мне руку, Найджел.
Она сняла золотой филигранный браслет и надела на его загорелое запястье, читая ему вслух выгравированный по браслету девиз на старофранцузском языке: «Fais се que dois, adviegne que pourra — c’est commandе au chevalier»[14].
Затем они на мгновение обнялись, и влюбленный юноша и любящая девушка скрепили поцелуем свою помолвку. Однако старый рыцарь нетерпеливо окликал их снизу, и рука об руку они спустились по вьющейся тропе туда, где под песчаным обрывом ждали лошади.
До самого шалфордского брода сэр Джон трусил рядом с Найджелом, наставляя его напоследок в премудростях охоты от великой тревоги, что он возьмет да спутает годовика с двухлеткой либо назовет того или другого олененком, о чем и помыслить страшно. Наконец у заросшего камышом спуска к Уэю старый рыцарь и его дочь остановили своих лошадей. На опушке темного Чантрийского леса Найджел снова оглянулся: они все еще провожали его взглядом и махали ему вслед. Дальше тропа углубилась в чащу, и деревья заслонили их. Однако долгое время спустя, когда они выехали на просеку и вновь вдали открылись шалфордские луга, он увидел, что серый мерин и его всадник медленно приближаются к холму Святой Екатерины, но Мэри все там же у брода наклоняется в седле, напряженно всматриваясь в густой лес, который скрыл от ее взгляда того, кому она отдала сердце. Картина открылась ему в просвете листвы лишь на мгновение, но в чужих краях среди трудов и опасностей именно они — зеленый луг, камыши, река, медленно катящая голубые воды, и грациозная фигура, наклонившаяся над шеей белой лошади, словно устремляясь за ним, — именно они стали для него заветнейшим образом любимой и далекой Англии.
Но если друзья Найджела узнали, что в путь он отправляется в это утро, не дремали и его враги. Когда они с Эйлвардом выехали из леса и начали по вьющейся тропе подниматься к старой часовне Святого Мученика, под брюхом Бурелета со змеиным шипением пронеслась длинная белая стрела и, дрожа, впилась в дерн. Вторая просвистела у самого уха Найджела, когда он хотел повернуть назад, но тут Эйлвард хлестнул боевого коня по крупу, Бурелет рванулся вперед галопом и успел промчаться несколько сотен ярдов, прежде чем всадник сумел с ним совладать. Эйлвард, припав к шее своей лошади, гнал ее во всю мочь, а вокруг них свистели белые стрелы.
— Клянусь святым Павлом! — вскричал Найджел, натягивая поводья, весь белый от гнева. — Я не побегу от них, будто испуганная лань! Лучник, как ты посмел ударить моего коня и помешать мне проучить их?
— И хорошо, что посмел! — ответил Эйлвард. — Не то, клянусь моими десятью пальцами, наш путь окончился бы в тот же день, когда начался. Их же в кустах укрылось не меньше десятка. Видишь, как их каски блестят на солнце вон там, среди папоротника, под большим буком? Если не хочешь думать о себе, так пожалей хоть коня — ведь со стрелой в брюхе он все равно до леса не доскачет.