Но Шейри явно заметила перемену; она остановилась и повернула ко мне лицо. Ее плащ так намок, что его вес вполне способен был утянуть девушку в воду, если бы она не вела себя осторожно. Мой плащ тоже был нисколько не легче, но я хотя бы обладал посохом, за который в случае чего можно было уцепиться. Шейри ничего такого не имела. Никогда не думал, что хромота может стать преимуществом. Честно говоря, мне не приходилось беспокоиться о том, что ноги могут устать. У меня была только одна нога, которая могла утомиться, и если я опирался на посох, она не уставала.
Шейри протянула мне руку. В ее жесте и во всем поведении не было ничего романтического. Лицо плетельщицы выглядело максимально деловитым. Не могу сказать, было ли ей меня жалко или она просто для чего-то хотела иметь меня поблизости. И то и другое вызывало у меня подозрения.
Тем не менее я взял ее руку. Меня удивила мощь, заключенная в ней. Думаю, зря я удивлялся. Тогда, в лесной пещере, она продемонстрировала незаурядную силу, когда сбила меня на пол и попользовалась мной. Но в тот раз я решил, что ее сила навеяна колдовскими чарами кольца. Похоже, что это было не так. Шейри просто была сильнее, чем казалась.
Остаток пути мы проделали молча. Волны все бушевали, но больше не взмывали как безумные вверх, хотя воздух вокруг нас был по-прежнему насыщен водяной пылью. Скопившиеся облака разошлись, и появились сияющие полосы света. Я вспомнил, что, когда свет вот так лился с неба, моя мать говаривала: это, мол, боги смотрят на нас, интересуясь нашими делами и, без сомнения, потешаясь над нашими кривляньями. Конечно, можно было бы им предложить позабавиться кукольным театром или чем-нибудь другим, вместо того чтобы насылать на нас несчастья, но пойди-ка поспорь с богами.
Сначала мы двигались быстро, но потом все медленнее и медленнее — сказывалась усталость от переживаний и перенесенного напряжения. Наконец мы подошли к нагромождению скал, которое я могу описать как гребень — там гряда поднималась еще на несколько футов. Хотя преодолевать подъем было совсем неудобно, но лишнее прибавление площади нам как раз сгодилось, и мы повалились на землю, голодные, усталые, измученные жаждой и болью.
— Ложись на живот, — велела Шейри.
Это были первые слова, которые она адресовала мне за несколько часов. Солнце двигалось по небу, обходя наш маленький мир, который, как всем известно, является центром вселенной. Я слишком устал и мучился от боли, чтобы пререкаться с плетельщицей, поэтому сделал, как она сказала.
Она подобралась ко мне, развязала мои штаны и начала стаскивать их, чтобы осмотреть мой голый зад.
— Предупреждаю, — слабым голосом произнес я, — сегодняшнее представление может не соответствовать обычным стандартам.
— Не льсти себе. Ты и в лучший свой день не на многое был способен.
Я хотел было поспорить, но после решил не ввязываться. Принимая во внимание ее положение и мое, это был политический ход.
Мне было не видно, что там Шейри затеяла, но я решил, что она внимательно изучает рану. Потом она натянула перчатки и осторожно положила руки на мою задницу — еще ни одна женщина не трогала меня в этом месте с меньшей чувственностью.
— К счастью, наконечник не имеет бородки, — сказала Шейри. — Радуйся мелочам. А теперь я сделаю это, как могу, аккуратно. На счет «три». Давай вместе — раз…
Конечно, она выдернула стрелу на счет «два». И разумеется, нисколько не аккуратно. Я перенес это как мужчина… мужчина, который громко кричит, когда ему больно. К счастью, недостаток собственного мужества меня ничуть не смущал. Я давно уже перерос всякое стеснение по этому поводу. И то сказать — у меня столько недостатков, что неумение переносить боль кажется одним из самых незначительных.
Потом Шейри наложила повязку, и не могу не признать — иногда она действовала осторожно и даже нежно.
— Могло быть и хуже, — заметила она.
— Как?
— Ты мог бы обернуться до того, как в тебя попала стрела.
— Ох! — Я вздрогнул, представив, как стрела впивается мне в пах. — Ну, пожалуй, это одно из преимуществ трусости. Тебя скорее подстрелят в задницу.
— Ты не трус, Невпопад, — внезапно произнесла Шейри с горячностью, чуть ли не с яростью. — Тебя по-разному можно назвать, но ты не трус.
— Спасибо, что не рассказываешь мне, о чем я думаю, — ответил я. — А как бы ты назвала меня?
— Запутавшимся, — ответила она.
— Запутавшимся? Не понимаю.
— Вот и доказательство.
Я заморгал, удивляясь странному обороту, какой принял наш разговор, а потом пожал про себя плечами.
Закончив со мной, Шейри занялась той стрелой, что торчала у нее из ноги. Мне бы хотелось рассказать вам, что я был столь же безжалостен, выдергивая стрелу у Шейри. Но это было не так. Я до чего угодно могу дойти, если это будет мне выгодно, но главным в тот момент было то, что Шейри оказалась беспомощной девушкой, а я не могу заставить себя радоваться или наслаждаться жестокостью такой ситуации, как бы мне этого ни хотелось.
Я оторвал немного ткани от ее штанины в том месте, где вонзилась стрела, и с максимальной осторожностью удалил обломок. Насколько я мог судить, наконечник застрял в мышцах, и, порви я их, Шейри получила бы серьезную травму и на всю жизнь лишилась бы возможности нормально ходить. Вот о чем я в тот момент думал. Какую бы враждебность я ни питал тогда к Шейри (а она вообще-то полностью лишила меня вполне комфортного существования), я очень хорошо знал, каково это — идти по жизни, хромая. Я бы никому такого не пожелал, даже моему худшему врагу.
Нет, пожалуй, самому злейшему врагу пожелал бы. И его подручным. И прихлебателям. И ближайшим родственникам. Но больше — никому. Ну ладно, может быть, еще дальним родственникам, но только если уж они полные ублюдки.
Шейри, к ее чести, вела себя не так, как я, — она не кричала, даже когда из раны показался кончик стрелы. Я выбросил обломок в море и осмотрел рану. Рана мне совсем не понравилась. Кожа вокруг покраснела и воспалилась. Мне уже доводилось видеть раны от стрел. Эта выглядела намного хуже. И вдруг мне пришло в голову — возможно, из-за тупой боли, расходившейся во все стороны от ягодиц, — что и моя рана, наверное, выглядит так же.
Наложив повязку, я заговорил:
— Шейри… может ли быть, что наконечники стрел имели на себе что-то еще?
— Хочешь сказать — яд? — напрямик спросила она. Ей, похоже, тоже пришла в голову такая же мысль, когда она осматривала мою рану.
— Да.
Она медленно кивнула.
— Чудесно, — заметил я.
Шейри с усилием села, а потом потянулась и достала свой походный мешок. Оттуда она стала вытаскивать бутылочки и флакончики и раскладывать перед собой. Потом выбрала из них пару, открыла тот, который был пустой, и стала смешивать в нем разные жидкости.
— Что ты тут затеяла? — спросил я, понаблюдав за ее манипуляциями. — Готовишь магическое зелье? Мне показалось, ты говорила, что по неизвестной причине не можешь пользоваться магией.
— Это не магия. Это доброе старое знахарство. — Она поставила на землю очередной пузырек, взяла другой и прибавила немного его содержимого. — Если стрелы были отравлены, то вот это противоядие, что я сейчас делаю, должно помочь.
— Разве для приготовления противоядия тебе не надо знать, какого рода яд был использован?
— Да, ты прав. Я сейчас делаю зелье общего назначения. Возможно, оно не так хорошо подействует, как противоядие от этого конкретного яда. Но облегчит страдания. Оно хотя бы поможет нам продержаться до тех пор, пока мы не найдем какого-нибудь лекаря, который окажет нам лучшую помощь, чем я со своими скромными возможностями.
— С моего места твои возможности скромными не кажутся.
На ее лице появилось что-то похожее на улыбку.
— На своем месте ты едва можешь сидеть.
— Верно.
Я даже рассмеялся.