Меня немного разозлили ее надменные манеры, но я решил промолчать.
Молчание длилось довольно долго, а потом Кейт повернулась ко мне, скрестив на груди руки.
— Помнишь, что ты сказал мне, когда уезжал в свой последний поход?
Тут я запаниковал, потому что решил, что мы обсуждали какие-нибудь пустяки из тех, что сказали или сделали, и понимал, что все в точности вспомнить не смогу и это ее насторожит.
Но заданный вопрос явно был риторическим, и Кейт продолжала:
— Ты сказал: «Я тебя обожаю, Кейт. Обожаю твой ум, и твое тело, и землю, по которой ты ступаешь. Я твой верный почитатель, твой поклонник». И я тебе поверила. И я тоже обожаю тебя, Невпопад… и поэтому не хочу, чтобы тебе было больно или чтобы тебе изменила удача. У тебя огромные возможности, любовь моя… потрясающие. Но только если ты не кажешься другим слабым и нерешительным. — Подходя ко мне, Кейт нервно сжимала и разжимала кулаки. — Эти люди, бунтовщики и убийцы… они хотели навредить тебе, потому что завидуют. Завидуют и боятся.
— Так боятся, что решили убить меня? — спросил я. К этому моменту я тоже встал из ванны и обернул полотенцем бедра, поскольку, из-за того что недавно занимался любовью и сидел в остывшей воде, стал выглядеть до неприятного малозначительно. — Ты так считаешь?
— Да, именно.
— Ну что ж, — я потряс головой и, взяв еще одно полотенце, принялся насухо вытирать волосы, — если бы они меня не боялись, значило бы это, что они не хотели бы убить меня?
— Если бы они тебя не боялись, — терпеливо ответила Кейт, — они бы хотели убить тебя, потому что считали бы тебя легкой мишенью.
— Итак, как ни крути, а придется приговорить их к смерти?
Меня мало радовал такой вывод.
Кейт ходила взад-вперед, но не отводила от меня взгляда, словно видела в первый раз. Она помотала головой, словно кошка, и брызги полетели во все стороны.
— Да, Невпопад, так или эдак — а именно это и случится. Ты — завоеватель. Завоеватели убивают людей, чтобы взять власть, и убивают, чтобы удержать ее. Если хочешь заняться чем-нибудь другим, тогда тебе надо идти в священники, где бы ты мог удовлетворить свое желание устраивать религиозные войны. В этом случае тебе самому убивать не придется, ты просто будешь благословлять тех, кто совершает убийства во имя каких-нибудь своих богов.
— А что, от этого убийства становятся более приемлемыми? — спросил я. — Если их совершать во имя бога?
— Конечно, — как ни в чем не бывало ответила Кейт. — Когда дело касается богов, любая смерть приемлема.
Я задрал голову и смотрел в единственное окно в комнате. Мордант уже не летал за ним. Я понадеялся, что какой-нибудь лучник принял его за нечто съедобное и пустил в него стрелу.
— Спасибо, любовь моя, ты меня просветила, — сказал я, стараясь скрыть горечь в голосе, но мне это не удалось.
Кейт подошла поближе, положила руку мне на плечо. Ее прикосновение — теплое, живое — заставило меня вздрогнуть. С беспокойством за мое благополучие, равного которому я не слышал с тех пор, как умерла моя матушка, она спросила:
— Что с тобой случилось? Что-то произошло, я вижу. Когда ты уезжал, ты был так спокоен, так горд. А теперь, кажется, ты такой… такой…
— Какой? — Я затаил дыхание, не зная, что она сейчас скажет.
Кейт взяла мое лицо в ладони.
— Такой печальный.
Я заглянул в ее глаза и вдруг немного улыбнулся — к своему собственному удивлению.
— Если я печален, — сказал я ей, — так это потому, что так долго был вдали от тебя. Это плохо на меня влияет.
Кейт вздохнула, услышав ласковые слова. Она была на голову ниже меня, но, поднявшись на цыпочки, потянулась ко мне и нежно меня поцеловала.
— Я понимаю, — сказала она.
— Да?
— Да. Ты убивал, убивал и убивал, потому что считаешь, что это и есть твоя работа. Я знаю, ты ненавидишь брать работу на дом, потому что любишь отдавать мне все свободное время.
Конечно, дело было совсем не так, но я не собирался разубеждать ее — такое удобное дала она объяснение. Так что я лишь убрал с ее лица спутанные пряди волос и со смехом сказал:
— Да ты просто видишь меня насквозь.
— Конечно, — довольным голосом произнесла Кейт. — А ну-ка повернись.
Я повернулся и почувствовал, как она быстрыми уверенными движениями вытирает мне спину полотенцем.
— Я тебе сочувствую, сердце мое. Правда.
— Прекрасно.
— И нынче на пиру мы не будем останавливаться на таких предметах, как смерть и разрушение.
Мои плечи просто обмякли от радости, когда я такое услышал.
— Я рад, что ты так говоришь.
— Мы будем петь, танцевать, вкусно есть, потом приговорим убийц к смерти, а потом съедим десерт. — Она, прислонившись ко мне сзади, обвила меня руками и покачала из стороны в сторону, как корабль в море. — Праздника хватит на целую ночь.
— Ур-ра, — без особого воодушевления ответил я.
4
КУСОК В ГОРЛЕ
Не могу не признать — леди Кейт была вполне права на счет радостного праздника.
Когда мы вошли в главный зал, сила шума чуть не сбила меня с ног. Музыканты играли на всяких инструментах, танцоры крутились по всему залу с такой стремительной бесшабашностью, что я решил, будто они ощущали ритмы очень приблизительно. Я был одет в темно-алый камзол, а на шее у меня висел кулон в форме черепа. С правого плеча свисала короткая черная пелерина. На Кейт было шелковое длинное платье цвета слоновой кости с отделанным золотом корсажем. Она словно плыла по залу.
В углу я заметил Кабаньего Клыка, с двух сторон за него цеплялись женщины, жевавшие какое-то мясо на косточках. В другом углу Охлад отплясывал дикий танец с какой-то скудно одетой женщиной. Он размахивал своим оружием так яростно, что я побоялся, как бы он не заехал кому-нибудь в лицо. А в самом дальнем конце зала, в стороне от всех остальных сидел Тот Парень. Достав меч, он спокойно точил его при помощи точильного камня. Не знаю почему, но от этого зрелища у меня мороз пошел по коже.
В комнате было так же холодно, как и во всем замке, но кружение и пляски по меньшей мере двух сотен тел слегка подогрели воздух.
Большой зал был украшен изображениями Невпопада молодого и среднего периода. На стенах висели картины и шпалеры, на пьедесталах помещались бюсты. Все они изображали меня в момент всевозможных завоеваний — возвышающимся над кучами жертв или сражающимся на мечах с десятком противников зараз. Выражение лица у всех бюстов было одинаково невозмутимо самодовольным, что давало им большое сходство со мной. Что же касается изображений… во всех я с трудом мог узнать сам себя. Нет, это был я, но лицо искажало темное, жуткое презрение ко всем, кто мне противостоял.
Больше всего поражало окно в дальней стене, расположенное примерно в футе от потолка. Я слышал о таком, но еще ни разу не видел.
Оно было забрано цветным стеклом — столь редким материалом, что только лучшие алхимики и кузнецы могли его произвести. Я слыхал о таких чудесах искусства, но своими глазами ни одного из них не видел. А то, что изображал этот витраж, поражало еще больше.
Это был я. Или, по крайней мере, мое изображение верхом на лошади, в одной руке у меня был меч, в другой — посох. Ясное дело, при таком раскладе держать повод мне было нечем, и в реальной жизни я бы в один миг свалился с бессловесного животного. Но произведение искусства изображало не реального Невпопада, а идеальный образ Невпопада-мироначальника, переданный гением ремесленников, которые его создали.
Лицо опять-таки имело мрачное, угрюмое выражение. Глядя в лицо, так напоминавшее мое собственное и все же чужое, я не смог сдержать дрожи, пробежавшей по спине.
И все же я узнал его. Это лицо показывало, как я видел мир. Выражение гнева и презрения, которое я держал для культуры, столь падшей, столь лишенной всяких моральных ценностей, что она принимала и меня. Меня, Невпопада из Ниоткуда, рожденного матерью, которую изнасиловали рыцари, чьей целью была защита рыцарских идеалов. Я всегда думал, что если кто-нибудь увидит такое лицо, если я его выставлю на обозрение, то все, кто на него посмотрит, в отвращении покинут меня. Однако, похоже, именно это мрачное, пугающее выражение я и предъявлял окружающим большую часть времени и собрал последователей, богатство, славу и всякие радости и удовольствия. Я ничего не понимал. Я представлял себя циником, человеком, который знал, как все в жизни устроено, в то время как другие жили в мире своих фантазий. Однако получалось так, что это я ничего не понимал… и не могу сказать, что был рад тем урокам, которые преподала мне жизнь.